Григорий Шелихов

найти обещанную "морским царем", старым Трапезниковым, сказочную "рыбу

- золоты перья", скрывавшуюся на востоке, в водах Великого океана, -

сиречь "богатую землю" Америку.

Шелихов не упускал случая раздразнить спесь и алчбу сибирских

купцов-богатеев и славой и барышами "от вылова" такой "рыбины - золоты

перья". "Рыбина" эта не что иное, как открытие Америки и проникновение

на ее материк с того далекого северо-западного конца, который неведом

был и великому Колумбу. Оконечность эта только стала подозреваться

мореплавателями позднейшего времени. Ценой великих усилий и тонкого

подхода раззадорил все же Гришата Шелихов именитых купцов принять в

заклад его буйну голову - он возглавил дерзкое по отваге плавание на

трех утлых суденышках к суровым Алеутским островам и к не захваченным

еще людьми Западной Европы берегам Америки.

- Ударим-ка о велик заклад:

Я заложу свою буйну голову,

А вы залагайте лавки товара красного. -

Три купца повыкинулись,

Заложили по три лавки товару красного.

. . . . . . . .

И поехали ловить в Ильмень-озеро

. . . . . . . .

Добыли рыбку - золоты перья.

Стал Садко поторговывать,

Стал получать барыши великие.

"Морской царь" - старый Трапезников - и впрямь не обманул Гришату

Шелихова. Карта и приметы Трапезникова помогли ему найти в Восточном

океане неисчерпаемую кладовую драгоценных мехов - чудесную

Славороссию. Наградил он отважного морехода и еще большим, чем

богатство, - умной красавицей женой.

Много женщин встретил на своем жизненном пути Григорий Шелихов,

много девичьих кос распустила его рука, много приветливых очей

затуманилось в день последнего расставания, но жизнь его текла по

былинному складу, а из песни слова не вывернешь.

- Как станешь выбирать девицу-красавицу,

Так перво триста девиц пропусти,

И друго триста девиц пропусти,

И третье триста девиц пропусти:

Позади идет девица-красавица,

Красавица девица Чернавушка;

Бери тую Чернаву за себя замуж -

Будешь, Садке, во Нове-граде...

Шелихов знал и любил больше других бывальщин знаменитую

"старинку" о Садке, госте Новгородском. Восхищался ею, находя

родственные черты между собой и героем бывальщины. В одну из поездок

перед плаванием в Америку привез с Урала из Невьянского завода и

подарил Наталье Алексеевне сборник таких "старинок", собранных, как

говорили, старым казаком Киршей Даниловым и отпечатанных в Москве на

деньги знатного богача Демидова.

"Надо бы у Наташеньки поспрошать, куда книжицу девала, я-то

забыл, а любопытно поглядеть, как Садко с купцами разделался и куда

золоты перья девал", - забеспокоился как-то мореход, поймав себя на

смутных воспоминаниях о поразившей когда-то его воображение чудесной

старинке-бывальщине.

- Скучаешь? - догадливо отозвалась Наталья Алексеевна на

расспросы о книжке. - Цел вернулся, на сухом сидишь, хочешь хоть по

книжке у морского царя в гостях побывать?

- Да нет, не то... - смущенно отрекся Шелихов от такого

несообразного желания. - Хотел посмотреть, как он с купцами-богачами

разделался.

- Это я тебе и в книжицу не глядя скажу, - смеясь ответила

Наталья Алексеевна. - Перво-наперво церковку построил, а потом купцом

именитым зажил, а золоты перья в сундук сложил... Чего тебе еще? -

переставая смеяться, строго спросила она.

- Хватит, - отшутился Григорий Иванович, стремясь скрыть от жены

свои фантастические мечтания. - В купцы именитые запишусь, а церкви

строить не буду, да и тебе не церковь - моленная, нужна...

- Ничего мне, Гришата, не нужно, кроме спокойствия твоего! -

убежденно закончила Наталья Алексеевна непонятный разговор.

4

Шелихов, конечно, не смог бы устоять в борьбе с миллионщиками, на

стороне которых был закон и общественное мнение, зависимое от

могущества денег, если бы не слепой случай, неожиданно открывший

мореходу двери в покои всесильного сибирского сатрапа - иркутского и

колыванского генерал-губернатора Ивана Варфоломеевича Якобия.

С давних пор, чуть ли не с самого основания города, иркутские

жители придерживались причудливой планировки своих строений. Конюшни,

хлевы и в особенности отхожие места они выносили подальше от своих

домов, на переднюю линию усадеб. Немощеные улицы Иркутска, проходившие

в каменистом, несколько углубленном грунте, оказывались стоком всех

нечистот, шедших из-под стен этих столь необходимых в хозяйстве

пристроек.

Ни в ком из градоправителей, как и из обитателей города, такая

упрощенная канализация не вызывала сомнений. Приказ

генерал-губернатора сломать возвышавшиеся над улицами Иркутска

конюшни, хлевы и отхожие места и перенести их в глубь усадеб вызвал

даже всеобщий ропот и хитроумные изворотливые обходы.

- По улицам только шпыни да люди подлого звания пешком ходят, и

не беда, если они ноги подмочат. Где это видано, чтобы нужники и хлевы

в садах позади дома ставить?! - жаловались владельцы усадеб частному

приставу, вручавшему им приказ губернатора под расписку.