Григорий Сковорода

Таким образом Сковорода снова остался, как напишет впоследствии Михаил Ковалинский, «без места, без пропитания, без одежды, но не без надежды». Как раз в это же время давний приятель Сковороды иеромонах Владимир Калиграф (Василий Крыжановский) был назначен на должность префекта Московской славяно-греко-латинской академии. Он отправлялся в Москву в первых числах января 1755 года и пригласил в путешествие в столицу империи и Сковороду. Философ принял предложение. Правда, в самой Москве он надолго не задержался, а пошел в Троице-Сергиеву лавру, настоятелем которой в то время был Кирилл (Федор) Ляшевецкий. Он с радостью принял Сковороду как своего близкого друга – тихая келья, прекрасная библиотека, где можно было читать труды и святых отцов, и греческих и римских классиков, дружеские беседы о поэзии, философии, о смысле жизни. Характер их отношений раскрывает письмо Сковороды Ляшевецкому, когда Кирилл уже был возведен в сан епископа Воронежского.

«Друг, очаровательный Кирилл! – пишет в нем Сковорода. – Мы послали тебе одно вслед за другим три письмеца, в которых не было, как говорится, ничего священного, кроме обычных пустяков, кроме ничтожных безделиц. Чего иного должен ты ожидать от того, кто всего себя навсегда посвятил музам, как не то, что имеет отношение исключительно к совершенству души?» Наверное, уже в стенах Троице-Сергиевой лавры Сковорода высказывал пожелание «навеки посвятить всего себя музам». По крайней мере, когда Кирилл предложил ему остаться в обители монахом, Сковорода отказался. И не только потому, что очень любил свой родной край и не хотел оставаться на чужбине. Вероятно, уже тогда Сковорода примерялся к роли одинокого странника, ноги которого ходят по земле, а сердце пребывает на небесах. «Ты говоришь, что я обещаю чудесное. Так оно и есть, мой друг, если ты посмотришь на мою душу и желания, хотя не всегда желаемое осуществляется. Что касается меня, то пусть другие заботятся о золоте, о почестях, о сарданапаловых пирах и низменных наслаждениях; пусть ищут они народного расположения, славы, благоволения вельмож; пусть получат они эти, как они думают, сокровища, я им не завидую, лишь бы у меня были духовные богатства, и тот хлеб духовный, и та одежда, без которой нельзя войти в весьма украшенный чертог жениха. Все мои силы, всю свою волю я сюда направляю: да удалится всякая плоть!»

Вот они – размышления об ангельской «бесплотности», об отказе от мирского, то есть от низменных страстей, о небесной чистоте, которая важнее всего на свете. А далее появляется еще один чрезвычайно важный сюжет – Сковорода едва ли не впервые в жизни начинает говорить о себе как о «любителе священной Библии» и ее толкователе. «Но ты желаешь, чтоб я яснее показал свою душу? Изволь: я все оставляю и оставил, имея в виду в течение всей своей жизни делать только одно: понять, что такое смерть Христа, что означает воскресение. Ибо никто не может воскреснуть с Христом, если прежде не умрет с ним. Ты скажешь: подлинно ты медлителен, если ты до сих пор не знаешь, что такое воскресение и смерть Господа, тогда как это известно женщинам, детям, всем и каждому. Конечно, это так, мой Кирилл: я медлителен и вял вместе с Павлом, который поет: «Я все претерпел, чтобы познать Его, силу Его воскресения, и удел Его страданий…» О, жалкая тупость наша! Мы воображаем, что находимся в крепости Священного Писания, и, может быть, не знаем, что такое быть крещеным, что значит вкушать от священной трапезы. Если это по своему буквальному смыслу, как обычно думают, понятно, то к чему было говорить о таинствах?» Нет и еще раз нет – в Священном Писании «разум Божий скрывается, закрыт, недоступен, запечатлен. И кто же снимет печать?»

Срыванием этой священной печати философ и будет утешаться всю свою жизнь. Позже он назовет Библию своей «любовницей», которая заставила его бросить все и от мистического брака с которой родились его дети: стихи, трактаты, диалоги, притчи… А уже незадолго до смерти он произнесет о себе одну, на первый взгляд странную, фразу: «Я родился и живу только ради того, чтобы читать Библию, чтобы произошло со мной вот это:

Давид мелодийно наигрывает дивно.
На все струны ударяет, Бога восхваляет»