Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции

Правда, сам Зиновьев окончательно смирился с этим уже после запрета КПГ, последовавшего 23 ноября и продолжавшегося до весны 1924 года. Смирился тогда, когда ПБ утвердило 27 декабря подготовленные им тезисы «Уроки германской революции». Но, скорее всего, после того, как в Германии провели денежную реформу. Ввели в ноябре, когда за 1 доллар давали 1 биллиард (тысяча миллиардов или цифра с 12 нулями) рейхсмарок, новую единицу — рентмарку. Обеспеченную закладными и облигациями сельскохозяйственных, промышленных крупных предприятий, банков. Практически сразу же сведшую на нет инфляцию, ставшую началом стабилизации финансовой системы Германии, а вместе с нею и экономики.

Такая реформа должна была бы обеспокоить членов ПБ, в том числе и Зиновьева. Ведь в СССР денежную реформу начали еще в конце 1920 года чеканкой серебряных монет достоинством в 1 рубль, 50, 20, 15 и 10 копеек. Продолжили в октябре 1922 года выпуском бумажного червонца, приравненного к 10-рублевой дореволюционной золотой монете (8, 6 грамма золота), но завершили лишь в 1924-м обменом 50 000 рублей совзнаками 1923 года на 50 миллиардов старых дензнаков за 1 рубль выпуска 1924-го.

Членам ПБ, Зиновьеву было о чем задуматься.

2.

Весь ноябрь Зиновьев уговаривал других, но прежде всего себя: поражение пролетариата в Германии — явление временное. Его победа впереди. Но теперь давал крайне осторожные прогнозы, и не рабочим, а... интеллигенции. Той, которую стремился удержать от полного разочарования, сохранить ее лояльность советской власти.

Говорил о том, но как бы мимоходом, 6 ноября. На конференции научных работников Петрограда: «Причина нынешних событий, которые сейчас начинаются в Германии (выделено мной — Ю. Ж. ) и которые займут добрый десяток лет (выделено мной — Ю. Ж. ) в нашей новейшей истории, когда после этого мы будем наблюдать развитие событий в какой-нибудь третьей из больших стран Европы, — трудно сказать, какой именно будет страна на очереди»³⁵¹.

То же повторил 23 ноября, в докладе «Интеллигенция и революция», сделанном на Всероссийском съезде научных работников. Обстоятельно, но предельно осторожно — 27 ноября, на Всероссийском съезде работников народного просвещения, читая доклад «Новая волна мировой революции».

«В настоящее время, — объяснял Зиновьев, — знакомясь ежедневно с теми печальными известиями, которые приходят из Германии, часть товарищей впадает в чрезмерный пессимизм... Даже среди наиболее передовых рабочих Москвы и Петрограда мы встречаем иногда такие настроения — от самого розового оптимизма октября нынешнего года до самого черного пессимизма в настоящий момент».

«Оглядываясь назад, — продолжил Зиновьев, — на происходящее в течение последних недель в трех странах Европы — в Германии, в Польше (там 5 ноября началась политическая забастовка в ответ на введение в стране чрезвычайного положения, 6 ноября в Кракове произошли столкновения рабочих с полицией и солдатами — Ю. Ж. ) и в Болгарии (22 сентября болгарская компартия начала восстание против диктатуры Цанкова, но 29 сентября, так и не добившись успеха, вынуждена была прекратить борьбу — Ю. Ж. ), мы имеем все основания сказать, что перед нами новая волна революционного движения».

Волна эта, пояснил Зиновьев, «только пока еще ни в Германии, ни в Польше, ни в Болгарии не достигла надлежащей высоты, а в данный момент как будто бы спадает, но которая все же, несомненно, будет иметь гигантское историческое значение... Это еще не девятый вал, это не мировой Октябрь, и это необходимо иметь в виду... Это только вторая волна, но она подмывает берега европейских буржуазных стран, и в силу преобладания в этом движении руководящего влияния коммунизма и Коминтерна мы можем надеяться, что движение не пройдет даром, что оно будет подниматься все выше и выше».

Только после такой преамбулы Зиновьев перешел к объяснению причин неудачи в Германии.

«Все мы, — сказал он, — не без греха, когда речь идет о переоценке темпа революционного движения. Этим грешил еще наш учитель Карл Маркс... Такой же грех случился и с В. И. Лениным... Что касается маленького, но очень интересующего нас вопроса о сроках — в 1923 или 25 году, в 1919 или в 23, в этом вопросе часто приходится ошибаться, ибо у нас нет такого масштаба, нет таких средств, которые в области общественных отношений и революционной борьбы классов давали бы нам безошибочные ответы на этот вопрос. Здесь ошибки неизбежны...

Оценивая германские события в октябре, мы, товарищи, по-видимому, ошибались в сроках, но не в основной оценке всемирного и исторического значения этих событий... И я думаю, нашей партии не придется раскаиваться в том, что она ошиблась в сроках».