Гримус

– Оставь меня в покое! – крикнула Долорес и, совсем уж неожиданно, запела.

–  Любимый мой, желанный мой, да с белой бородою , – выводила она.

Николас Деггл сбросил пиджак и торопливо принялся стягивать через голову рубашку. Когда он наконец выпутался из рубашки, Долорес уже лежала на песке лицом к небу, и ниже подбородка у нее от уха до уха зиял второй, узкий и красный, рот. Задумав что-нибудь, она неизменно доводила начатое до конца.

Застыв как вкопанный, голый по пояс Деггл с рубашкой в руке смотрел на кровь, пока та не перестала течь. Все это время в голове у него носилась шальная мысль:

Я остался совсем один.

Кресло-качалка тихо покачивалось под легким утренним ветерком.

Глава 53

Уже знакомый нам горф, твердо решивший быть свидетелем истории острова Каф до самого ее конца и хладнокровно отвергший горячие обвинения Виргилия Джонса, продолжал развлекаться созерцанием наиболее интересных событий из жизни обитателей острова.

Горфы, тела которых сами по себе передвигались крайне медленно и с трудом, развили способность мгновенного перемещения с места на место путем сознательной дезинтеграции и последующей интеграции, происходящих под надзором их свободной от физической оболочки сущности. Так, наш горф вместе с Эльфридой подслушивал у дверей «Зала Эльба», присутствовал в саду Гриббов у знаменитых качелей и следил там за развитием отношений Взлетающего Орла и бледных граций. Сквозь окна Дома Взрастающего Сына горф видел, как Взлетающий Орел и Джонс по очереди покинули это убежище, чтобы продолжить восхождение на гору. Горф был немало озадачен провалами во времени и стал свидетелем самоубийства Долорес О\'Тулл.

Теперь, дожидаясь завершения Окончательного Упорядочивания, он временно вернулся к размышлениям над анаграммой, в свое время сыгравшей немалую роль в возникновении острова Каф, – горф выбрал для перестановки имя Гримус .

Анаграммой которого было другое имя – Симург .

Горф отдыхал, дожидаясь неминуемого столкновения, которое должно было произойти между Орлом, царем земных птиц, и Симургом, райской птицей, хозяином Каменной Розы. Тот факт, что имена эти заключали в себе такой ясный и исконный смысл, придавал предстоящему особую пикантность.

Часть третья. Гримус

Глава 54

В маленьком домике с черными стенами было тихо; тихо и прохладно. Тени были повсюду, подобные незримым стражам невидимого и потому непоправимого уродства. Снаружи тучи закрывающие вершину Горы Каф висели подобно второму, грозящему бурей, своду, предохраняя темный дом от бледного, скудного и рассеянного солнечного света, льющегося на горную равнину внизу. Таков был дом Лив, слепой, без фундамента, с накрепко запертой дверью, торчащий упрямым бугром среди скальных уступов уже вырывающихся из-под зеленого дерна, и осел, привязанный к крайнему на опушке леса дереву, был единственным свидетельством жизни в нем. Где-то поблизости пронзительно вскрикнула птица.

Невидимое уродство. За закрытыми ставнями царил невообразимый, космический хаос, отходы жизнедеятельности боролись за пространство на полу и громоздились друг на друга. Пыль недвижимо покоилась толстым слоем на беспорядочно разбросанных книгах и немытой посуде. Половина краюхи, уже совершенно неопознаваемая под слоем плесени, лежала на разбитом дамском зеркальце, и паук протягивал свою паутину между тем и другим. Скомканная одежда, бумага и куски хлеба, все приобрело одинаковый серо-пыльный цвет под панцирным налетом корки вековой грязи. По стенам над земляным полом были развешаны вырезанные из дерева изображения, в сравнении с которыми их предшественники в Доме Взрастающего Сына могли сойти за символы радостей жизни. Жутко изогнутые, скрюченные, сплетенные силуэты, тела, лица и изуродованные члены, наброски ландшафтов, словно взятые из кошмаров – все свидетельствовало о нарастающей мании резчика, все глубже погружающегося в черные пучины ненависти и жажды мести. Если считать, как это принято, что скульптор не создает прекрасное, а просто отсекает все лишнее, то здесь для своих творений он наверняка выбирал деревья, одержимые бесами, изуродованные и изнасилованные ими бесконечно.

Внутренность горного домика состояла из единственной комнаты. В убогих клетках в дальнем углу ходили грязные курицы. В комнате имелись стул и кровать, и вот что странно – среди царящей вокруг общей невероятной неприбранности эти два предмета обстановки выглядели островками чистоты и опрятности. Обтягивающая стул кожа была начищена и блестела, кровать аккуратно застелена белоснежным бельем. Эти кровать и стул казались пришельцами из другого мира.