Гринтаун. Мишурный город

Здесь мумии, завернутые в саван, падали,

Вздымая прах, который запечатывал им рты.

Здесь завывала кровожадная собака Баскервилей,

Глазищами горящими ночь прожигая,

И Шерлок, в женщину переодетый,

В отменном камуфляже мимо пробегал.

Вот обезьяночеловек колотит в грудь себя,

Отплясывая в компании себе подобных,

И в поисках жуков обшаривает бревна,

Чтоб в пищу их употребить.

Джон Сильвер долговязый здесь бороздил

                             пески,

Оставив вместо отпечатков ног цепочку

                             дырочек.

И сквайр Трелони нюхал тут табак.

А мальчик, сидя в бочке из-под яблок,

Подслушал заговорщиков.

Здесь славно тлеют кости Цезаря

                             и Александра,

Чья злость для молодежи – слаще

                             благовоний,

Им кажется, что кровь – всего лишь

                             кетчуп,

Который, выплеснув наружу, можно

После ложкою обратно запихать.

А смерть и вовсе пустяки. И пулю можно

При желании засосать обратно в ствол

                             винтовки.

Здесь трубят в ночи Ким-Киплинговы

                             трубы.

Питон тигровый Каа плетет

                             каллиграфические кренделя

Перед глазеющей толпой…

На старом месте. В полдень

Кинотеатр разрушили.

Снесли, оставив лишь каркас.

И супермаркет возвели на старом месте.

Когда нам было лет по девять-десять,

Мы бегали сюда смотреть,

Как растворяется Машина времени

И снова возникает.

Мы уносились за ракетами

Иль возвращались за зверьем.

Встречались нам и динозавры, и

Несусветные чудовища, нагрянувшие

                             с Марса,

Чтоб отобедать мальчишками,

А еще лучше – девчонками,

Ручками, ножками, локотками

И, неизбежно, косичками.

Мы видели и знали это всё.

И вот здесь появился гастроном.

На старый костяк напялили маску.

                             И что же?

Я игру придумал. Пришел под вечер, на

                             закате

На поиски консервов, пакетиков,

                             мороженой тушенки

И варева из бронтозавра,

И с аллозавровой начинкой… блинчиков.

А может, есть игрушки?

Складной воздушный

Змей-птеродактиль,

Приманка для мальчишек.

Чем поживиться в отделе

свежезамороженной еды?

Вырезкой холодной, белесой после

                             воскрешения

Из мамонта мохнатого, российского.

Итак, с приходом сумерек

Нашел я в супермаркете любимое зверье.

То тут, то там я мог узреть личину, что

                             вызывала

Неподдельный, чистый ужас и восторг!

Потом принес домой консервы

Из исполинского тираннозавра рекса,

Чтоб вечерком отведать.

Проснулся в три утра, почуяв

Под пышущими пламенем ноздрями

Ухмылку монстра-рекса —

Самодовольный древний частокол зубов.

Сладости! Пакости! Спасайся кто может! [24]

Я всегда считал, что Хэллоуин безудержнее, насыщеннее и значительнее, чем даже сочельник. Изумительные жутковатые воспоминания набрасываются на меня, когда я снова вижу свою призрачную родню, и нечто, крадучись, заставляет ступеньки поскрипывать, а дверные петли – им подпевать.

Мне, видите ли, очень повезло с подбором тетушек, дядюшек и кузенов, вынашивающих полуночные замыслы. Когда мне было восемь лет, бабушка пожертвовала мне свою оперную мантию, чтобы выкроить из ткани крылья летучей мыши и заворачиваться в нее. Тетушка одарила меня белыми леденцовыми клыками, чтобы вставить их в рот и корчить смачные и ужасные оскалы. Двоюродная бабушка вдохновила меня на колдовство, малюя на моем лице череп и запихивая меня в шкафы, чтобы доводить до инфаркта проходящих мимо кузенов или постояльцев с верхнего этажа. Окончательно меня развратила матушка, когда мне было года три, познакомив с Лоном Чейни в фильме «Горбун собора Парижской Богоматери».

В итоге Хэллоуин навсегда стал моим празднеством, созданным для меня. И Хэллоуины конца 1920-х – начала 1930-х годов тотчас возвращаются ко мне при легчайшем благоухании свечного воска и аромате тыквенных пирогов.

Осень сочетала в себе леденящие душу моменты, когда ты видел витрины мелочных лавок, целиком заполоненные пятицентовыми тетрадками и желтыми карандашами, возвещавшими нашествие Школы, и жизнеутверждающие посулы октября, которые будоражили то, что дремлет в крови до поры и бросает восторженных мальчишек в жар, побуждая строить планы на будущее.

Ибо в обиталищах клана Брэдбери мы действительно планировали праздники загодя. В Уокигане, штат Иллинойс, наши три семейства занимали целый квартал. Бабушка и дедушка (до его кончины в 1926 году) проживали в угловом доме; мама и папа с моим братом Скипом и мною занимали дом рядом, южнее, а мой дядя Бион жил неподалеку; его библиотека была умудрена Эдгаром Райсом Берроузом и подстарена Генри Райдером Хаггардом.

1928 год пришелся на пору расцвета Хэллоуина. В ту осень все лучшее достигло своей вершины.

Моя тетушка Нева (Невада) только что окончила школу; ей минуло 17 лет, и она владела «фордом» модели А.

Числа 20 октября она сказала:

– Малыш, время неумолимо. Начинаем планировать. Как будем использовать чердаки? Куда пристроим ведьмаков? Сколько снопов кукурузы нужно доставить с фермы? Кого замуруем в подвале с бочонком амонтильядо?

– Стой, стой, стой! – кричал я… и мы составляли список.