Гринтаун. Мишурный город

И тут часы, словно только и дожидались подходящего момента, прокашлялись громом июльской грозы, заключив его в яркое облако. Машина сжалась и откатилась назад, как пушка перед сотрясением нового выстрела. Но не успел Дуглас повернуться, чтобы сбежать, как часы разразились грохотом. Один! Два! Три! Четыре раза! Часы ударили в колокола! А он – мошка в оловянной кружке, мышка в ведре, все шарахается и шарахается об стенки! Башню охватило землетрясение, она содрогнулась, свалила его с ног. Он ударился об стену, лихорадочно хватаясь за нее и крича, чтобы не лопнули барабанные перепонки. Один, два, три, четыре! Ураган вдребезги размолотил воздух. Оглушенный, он вжался в стену, скрежеща зубами, жмурясь. Его сердце заклинилось и застопорилось два, три, четыре раза.

Воцарившаяся после этих раскатов тишина походила на внезапно возникшую пустоту. Из его легких высосало воздух. Он упал, как картина со стены, словно из разжатой могучей руки. Он пролежал недолго, разглядывая влажными глазами исполинский механизм, который снова погрузился в себя, в свою философию, в вечность. Механизм напомнил ему и городу о судьбе, о движении навстречу ночи. Механизм жестоко покарал его за вторжение в его владения без приглашения и теперь ждал, когда Дуглас образумится и вернется на землю узников, работавших в тени учреждения, где Часы объявляют свои решения и наказания. В этот раз ему все сойдет с рук, намекал механизм Дугласу, коварно подмигивая вращением металла и кругами на масле. Но в следующий раз механизм проломит ему грудную клетку и остановит его маятник навсегда. Механизм одним звуковым ударом расплющит яичную скорлупу его головы, ослепит его глаза землей, забьет нос цветами и залепит уши зеленым апрельским мхом с букашками.

Он прополз несколько дюймов, потом встал и прислушался. Далеко внизу хлопнула большущая бронзовая дверь. Наверняка это Уборщик выпроводил последнего из мальчишек. Здание суда опустело и притихло. И теперь, освободившись, Уборщик может в любую минуту нагрянуть сюда, чтобы развеять навязчивые мысли Дугласа и помешать ему исполнить свой долг. Дуглас поднялся и направился к выходу. Ему больше не хотелось иметь дело с часами. Никому не придется выставлять его за дверь. Он выбежит по собственной воле. И этой ночью чудовищный циферблат уставится бледно на своей башне, ухмыляясь и подгоняя его в ночи, сквозь лето, в школу, не давая перевести дух.

При этой мысли Дуглас помедлил, пошарил в куртке и вытащил связку десятидюймовых петард, перевязанных одним запалом. Он долго их разглядывал, держа перед собой, поворачивая, зажав в другой руке заждавшиеся спички. Потом он подкрался на цыпочках, затаив дыхание, напряг зрение, надежно уложил петарды в механизм и чиркнул спичкой. Часы зловеще загудели. Подняв зажженную спичку, чтобы она искрилась перед глазами, он хотел было задуть ее. Его рука машинально дернулась вниз. Спичка коснулась запала, и тот зашипел, рассыпая искры.

В ужасе от содеянного, Дуглас крутанулся волчком, вскрикнул, упал, встал, выбежал, грохнул дверью и скатился по ступенькам мимо Уборщика, который, поднимаясь, не успел преградить ему путь. Дуглас, крича на бегу, исчез в недрах здания. Уборщик, остолбенев, глядел на дверь, ведущую в большие часы.

В городе жители с содроганием задрали головы в небо. У здания суда, под вязами, мужчины за шашечными столиками вскочили на ноги вместе с остальными.

Часовая башня извергала мощные взрывы. Раздавались сдавленные хрипы металла, раскаты, перезвоны. Часы пробили двадцать раз. Стрелки часов судорожно завертелись. Белые голуби, обезумев, взмыли в небо с крыши, словно подброшенная пригоршня книжек. Донг! Закружились пух и перья. Ужасные сотрясения раздирали воздух. Зачастила барабанная дробь, что-то заскрежетало, закряхтело. В последний раз содрогнулись часовые стрелки, грянул поминальный звон. И воцарилось молчание.

Население города уставилось на мертвые часы. Не слышалось тиканья, ни мнимого, ни явного, щебета птиц, кошачьего урчания автомоторов, даже шипенье жаркого на кухне, кажется, на миг прекратилось. Кровь застыла в венах. Дети в песочницах в радиусе мили привстали. Люди заговорили, что вот-вот убиенная башня со всеми потрохами – циферблатом и цифирью, часовыми стрелками и бронзовыми обломками, железным метеорным ливнем, с завыванием, рокотом и дребезгом обрушится на шахматистов, завалив их руинами на часы, на годы, на целую вечность.

Но ничего кроме тишины не последовало. И безжизненные часы – нелепый фантом, уткнувшись в небо мертвыми стрелками, – безмолвствовали и бездействовали. За молчанием последовала еще более длинная пауза, пока весь город не замер, уставившись в чернеющее небо.

Полустанок