Грипп. В поисках смертельного вируса

Вернувшись в лабораторию в конце июля, Таубенбергер обнаружил среди прочей почты поджидавший его конверт. Он был помечен штемпелем Сан-Франциско, а внутрь были вложены автобиографическая справка, несколько ксерокопий фотографий из книги Альфреда Кросби о гриппе 1918 года и, собственно, само письмо. Его написал человек, о котором Таубенбергер никогда прежде не слышал, – 72-летний и уже вышедший на пенсию патологоанатом по имени Йохан Хултин.

В очень сдержанных тонах Хултин информировал Таубенбергера о работе, которую проделал в 1951 году, когда отправился на Аляску и эксгумировал все еще замороженные тела жертв гриппа из небольшой деревни Бревиг. Он подчеркивал, что все еще сохранил на Аляске прежние связи и, если это заинтересует Таубенбергера, мог вернуться в Бревиг, чтобы предпринять новую попытку взять образцы тканей легких похороненных в вечной мерзлоте трупов. В тексте письма Хултина бросалась в глаза тщательность подбора фраз. «Его больше всего волновало, чтобы я не принял его за выжившего из ума старика», – отмечает Таубенбергер.

И хотя на самом деле письмо глубоко потрясло Таубенбергера, он написал Хултину не менее сдержанный ответ. Затем они начали обмен телефонными звонками, обдумывая детали экспедиции, которая бы радикально отличалась от той, что затеяла Кирсти Данкен. Все должно быть целиком оплачено из кармана самого Хултина и сделано тихо, без какой-либо предварительной огласки в прессе и без огласки вообще, если тканей легких из замороженных трупов добыть не удастся. Хултин поделился с Таубенбергером одним из самых своих неприятных воспоминаний об экспедиции на Аляску в 1951 году – по возвращении первым в аэропорту его поджидал репортер журнала «Лайф». А за прошедшие годы средства массовой информации стали многократно более беззастенчивыми и назойливыми. Вот почему Хултина ужасала мысль, что вокруг его почти частной поездки в крохотную алеутскую деревушку пресса может устроить настоящую свистопляску. Он поставил жесткое условие – никакой рекламы, никакой информации для журналистов. Хултин снова обратится к старейшинам Бревига за разрешением вскрыть братскую могилу жертв гриппа 1918 года и, получив его, все сделает сам. Если он сумеет добыть ткани легких, они будут переданы им в качестве дара Армейскому институту патологии.

Словом, отличия от экспедиции на Шпицберген не могли быть более разительными. Данкен заранее оповестила о своих планах весь мир, а теперь не жалела усилий для обеспечения полнейшей безопасности работ, пусть это замедляло подготовку, пусть даже грозило вынудить ее вовсе отказаться от эксгумации тел шахтеров. Ее проект получался очень дорогостоящим, и она намеренно сделала так, чтобы к нему постоянно было приковано внимание журналистов. Ее группа месяц за месяцем, год за годом занималась планированием и оформлением всевозможных официальных разрешений, непрерывно пополняясь авторитетнейшими международными экспертами во всех мыслимых отраслях науки. А Хултин отправлялся в спланированную на лету поездку совершенно один, взяв на себя и все связанные с ней расходы.

Но Таубенбергер очень скоро понял, что Хултин обладал совершенно уникальным опытом поиска замороженных жертв гриппа, какого не было больше ни у кого по той простой причине, что ему в этом уже однажды сопутствовал успех. Но возникал важный на первый взгляд вопрос: стоило ли ему стараться вырастить вирус в лабораторных условиях, если его все еще можно было добыть из тканей легких одного из людей, захороненных в Бревиге? Таубенбергер расценивал это как «мартышкин труд» в любом случае и объяснял причину так: «Вирус гриппа – существо очень нежное. Всего лишь час при комнатной температуре, и он умирает. Поэтому шансы вырастить живые вирусы практически равны нулю». А для попытки все же сделать это понадобится принять самые тщательные меры предосторожности – полностью изолированная лаборатория, где работники в костюмах, подобных космическим скафандрам, будут иметь дело с живыми микроорганизмами из числа наиболее опасных для людей. Дело совершенно не стоило подобных чрезмерных усилий. «И потому я сказал Хултину: “Извлеките замороженные образцы тканей, положите их в надежный сосуд, а мы потом будем изучать РНК вируса”». Гены уцелеют, хотя сам вирус будет уже мертв.

Хултин был преисполнен энтузиазма. Со времени первого путешествия на Аляску в 1951 году он не переставал мечтать о возвращении туда. Шли годы, Хултин сделал блестящую карьеру патологоанатома, но не переставал внимательно следить за революционными открытиями в молекулярной биологии, дожидаясь подходящего момента рассказать о Бревиге и намечая человека, которого заинтересует его информация. «Мало-помалу молекулярная генетика прогрессировала, – говорит он. – И к 1980 году я уже был уверен, что однажды мне представится новый шанс». Он проштудировал публикации о новом методе – полимеразной цепной реакции, или ПЦР, – который давал возможность молекулярным биологам изучать мельчайшие фрагменты генетических материалов и, как предполагал он, вероятно, даже извлечь вирус из образцов, взятых в Бревиге. Причем теперь становилось не так уж важно, чтобы вирус оказался живым или даже целым. «Прочитав о ПЦР, я воскликнул: эй, дело-то продвигается, это действительно нечто, вскоре что-то произойдет, и мне лучше удвоить внимание!»

В марте 1997 года Хултину бросился в глаза номер журнала «Сайенс» со статьей Таубенбергера, и он понял, что время пришло. Причем постарался сделать так, чтобы Таубенбергеру ничто не помешало сказать ему «да». Хултин предвидел, что у молодого ученого могут поначалу появиться серьезные сомнения в том, что какой-то отошедший от дел пенсионер-патолог сможет успешно выполнить столь сложную миссию. А потому сразу заявил, что отправится в Бревиг, чтобы доставить образцы Таубенбергеру как бы совершенно самостоятельно, тем самым снимая с Таубенбергера всякое бремя ответственности, если в процессе взятия образцов Хултин найдет живой вирус и в мире вспыхнет новая пандемия. Впрочем, сам Хултин ни на секунду не допускал подобной возможности. «Я даже не рассматривал такой вариант, точно зная, что вирус уже погиб». Но он все равно брал весь риск на себя, чтобы Таубенбергер ни при каких обстоятельствах не оказался вовлеченным в юридические или бюрократические разбирательства.

«Между нами вообще не будет никакой связи. Я просто доставлю образцы, и все, – уверял Хултин. – Мне до такой степени хотелось сделать эту работу, что я старался устранить со своего пути любые, даже самые неожиданные препятствия. Упустить такой шанс было бы непростительно».

Он еще и еще раз продумывал свой план. Все расходы он брал на себя, а значит, не было необходимости искать источники финансирования. Обратись он за деньгами к правительству или к частной фирме, неизбежно возникло бы беспокойство, что произойдет, если он найдет вирус живым, и кто будет за все отвечать. Ему могли сразу начать ставить палки в колеса.

О поездке никто не будет знать, кроме Таубенбергера, и это избавит его от любых публичных дебатов и пересудов еще до того, как он обратится к жителям Бревига. Оказавшись на месте, он использует прежний опыт, старые связи и силу личного убеждения, чтобы ему снова разрешили вскрыть захоронение.

«Чем больше я размышлял над своим планом, тем сильнее становилась моя уверенность, что я справлюсь с ним один. Я никому не задавал никаких вопросов, кроме Таубенбергера. Да и у него я поинтересовался всего лишь, примет ли он у меня образцы?

Мне хотелось сделать все как можно быстрее, – продолжает Хултин. – Пока бы мы ждали разрешений от чиновников, могла грянуть новая эпидемия инфлюэнцы».

В свою очередь, Таубенбергер сообщил Хултину о подготовке похожей экспедиции во главе с Кирсти Данкен, которая собиралась вскрыть могилы норвежских шахтеров. Работа над этим проектом уже затянулась на четыре года. В зависимости от результатов проб грунта начать эксгумацию теперь предполагалось осенью 1998 года. Привыкший иметь дело с исследователями, которые никогда и никуда не спешили, Таубенбергер спросил затем Хултина, когда тот собирается отправиться на Аляску. Он ожидал, что старику понадобится на подготовку несколько месяцев или даже больше. Вот почему ответ Хултина буквально ошеломил его.

«Я сказал, что не могу отправиться прямо на этой неделе, но готов вылететь на следующей. Нужно только дать поручение моему турагенту, чтобы заказал билеты», – вспоминает Хултин.

Таубенбергера так удивила подобная оперативность, что ему и в голову не пришло спросить, почему, собственно, нельзя отправиться сразу, а Хултин не стал вдаваться в подробности. Причина же заключалась в том, что он как раз заканчивал строительство точной копии норвежского деревянного дома XIV века площадью 1300 квадратных футов на принадлежавшем ему участке земли в горах Сьерра-Невады между Йосемите и Тахо. После двадцати девяти лет трудов восхитительный в своих очертаниях и в тонкой резьбе по наличникам из красного дерева дом был почти завершен. «Но мне оставалось внести кое-какие завершающие штрихи. Вот почему я не мог сорваться с места немедленно. Только Джеффри лучше было не знать об этом. Он мог все же решить, что имеет дело с чокнутым стариком», – рассказывает Хултин.

Но через неделю он отправился в путь, даже не сообщив предварительно обитателям Бревига, зачем собирается снова в их края. Он путешествовал один и о цели приезда намеревался поговорить с местными жителями уже по прибытии.

«Важные дела с эскимосами ни в коем случае нельзя обсуждать по телефону, – объясняет Хултин. – А если речь идет о раскопках на кладбище и об их покойных предках, это полностью исключается. Нужно явиться лично, без всякой шумихи, и все спокойно обсудить с ними».

Единственный звонок, который Хултин все же сделал перед вылетом в Бревиг, был клерку в здании местного Совета, который отвечал за почту и снимал трубку единственного на 240 обитателей деревни телефона. Но и ему он задал только два вопроса. Первый: приезжал ли кто-нибудь, чтобы покопаться в братской могиле? И второй: где он сможет устроиться ночевать?

Клерк заверил, что никто не тревожил захоронения после того, как это сделал сам Хултин сорок шесть лет назад. К этому он добавил, что в школе имелись четыре надувных матраца и кухня, где можно готовить себе еду. К тому же здание обогревалось, что было важно, пусть Хултин и прилетал в августе. Правда, два матраца как раз сейчас заняты техниками, приехавшими в поселок, чтобы установить спутниковую телевизионную антенну. Но остальные два пустовали. Гость мог воспользоваться одним из них.

Вид Бревига в наши дни опечалил Хултина, настолько жизнь здесь изменилась по сравнению с 1951 годом. В те времена его жители еще умели сами заботиться о себе, занимаясь китобойным промыслом и охотой, навыки которых отцы передавали сыновьям из поколения в поколение. Но к 1997 году все стало иначе. Местное население полностью теперь зависело от государственных пособий. И в деревне, по-прежнему одиноко стоявшей на берегу студеного океана, воцарился дух безнадежности, которая никогда не была прежде свойственна гордому народу.

«Это настоящая трагедия, – рассказывает Хултин. – Они ведут праздный образ жизни, у каждого куча детишек, а государство платит за все». Большое число детей в семьях, по мнению Хултина, во многом объясняется тем, что каждый житель деревни, включая грудных младенцев, получает ежегодную компенсацию (1800 долларов на человека в 1996 году) от нефтяной компании, которая занимается добычей на их территории. Но сами эскимосы не могут найти себе работу. Им попросту нечем себя занять.

Тем не менее на щедрые подачки от государства и нефтяников они обзаводились снегоходами и квадроциклами. «В каждой семье была одна, а то и две такие машины. У меня есть кадры видеосъемки, на которых снегоход стоит рядом с нартами, – вспоминает Хултин. – Но нарты уже гнили, собачьи упряжки становились реликтом прошлого, более близкого к природе и естественного образа жизни».