Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

Тотчас два герольда подошли к рыцарю и ввели его на платформу перед судьями.

— Скажи нам, благородный рыцарь, кто ты, откуда и какие права имеешь на место за столом чести? — милостиво, но строго спросил председатель, древний старик, видавший на своём веку не один почестный стол.

— Я граф Гуго Кольмарк, владетель замка Бонштерн в Лутазии. Три года тому назад, я, в сопровождении одного только оруженосца, направил стопы свои к Святой Земле, но я не плыл морем, а весь путь совершил на коне вокруг Чёрного моря. Я сподобился, после целого года, проведённого в ежедневных опасностях и лишениях, прикоснуться недостойными устами своими к гробу Спасителя мира и, поклонясь всем святыням Иерусалимским, вернулся тою же дорогою обратно.

Рыцари-судьи молчали, понурив головы: очевидно, этого подвига, по их мнению, было недостаточно, чтобы присудить рыцарю место за почётным столом.

— А сколько же сарацинов поверг в прах твой меч, храбрый граф Гуго Кольмарк фон Бонтторн? — спросил председатель, делая претенденту золотой мост.

— Я шёл на поклонение гробу Христа Спасителя, покорившего мир любовью, я ни разу не обагрил меча своего в крови человеческой, но зато я выкупил в Яффе пятьдесят христианских невольников и возвратил им свободу. Это мне стоило почти всего моего состояния, но я не жалею о нём, я исполнил мой долг рыцаря и христианина!

Проговорив эту фразу, он поклонился судьям и отошёл в сторону. По выражению лиц большинства судей видно было, что они не очень увлечены подвигом графа. После короткого совещания, председатель сказал что-то тихо стоявшему за ним писцу, а тот поставил против имени претендента один большой крест. Это означало, что он может быть зачислен, если не найдётся достойнейших.

Снова затрубили трубы, и на арену вышел высокий красивый воин в роскошном испанском костюме. Председатель повторил и ему тот же стандартный вопрос о происхождении и имени.

— Я маркиз Дон Жуан Сальватор де Руэнца, гранд первого класса, рождён в Испании, в Мадриде. Я десять лет вёл войну с маврами, десять лет ни разу, ни на один день, не снимал рыцарского вооружения и не принимал пищи в тот день, когда или копьём, или мечём, или верёвкой не отправлял в преисподнюю одного из поклонников лжепророка, будь он проклят! Я привёл с собой пять человек благородных синьоров, которые могут подтвердить мои слова своим свидетельством.

Судьи словно воспрянули. Улыбка была у всех на устах; когда же пять человек роскошно одетых испанцев появились перед ними, чтобы засвидетельствовать под присягой слова маркиза, ропот одобрения пробежал по всему ряду, а председатель шепнул своему секретарю магическое слово «три», и тот смело поставил против имени маркиза де Руэнца три креста — высшую отметку. Первый кандидат, достойный занять место за почестным, столом был найден.

Снова загремели трубы и снова перед судей предстал герой, ищущий награды. Это был совсем молодой человек чисто германского типа, с небесно-голубыми глазами и длинными вьющимися волосами льняного цвета. Выражение лица его было крайне добродушное, а чуть заметный пушок, пробивающийся над верхнею губою и на подбородке показывал, что он только что вышел из отрочества.

— Я маркграф Отто фон Вейсштейн из Пфальца, я гость в благородном войске господ-крейцхеров! Посвятил меня в рыцари, на поле битвы с неверными сарацинами, сам великий магистр десять дней тому назад.

— Что же успел ты сделать с тех пор? — с улыбкой переспросил председатель, по выражению юношески чистого лица рыцаря не предполагая даже, что он был в какой-либо серьёзной опасности.

— О, благороднейший рыцарь, я и не смею гордиться своим подвигом, я отношу его всецело к милости Всемогущего Бога, направлявшего мою руку.

— Говорите, рассказывайте! — послышалось между судьями.

— Три дня тому назад, получив, по милости благо — родного господина великого маршала, отряд в пятьдесят латников да человек двадцать кнехтов, вторгся я ночью в жмудинские пределы, и, благодаря безлунной ночи и тишине, которую соблюдал отряд, успел пробраться незамеченным до самой сарацинской деревушки, расположенной здесь, неподалёку. Мы нарочно обмотали копыта наших лошадей соломой, чтобы не делать шума, и перед полночью были всего в нескольких шагах от деревни, спрятавшись в кустах. Нас никто не замечал; треклятые сарацины справляли свою поганую свадьбу. Вокруг одной избы со странными песнями на устах ходили толпы девок и парней, взявшись за руки и голося свои непристойные песни. Старики сидели кругом, кто на земле, кто на лавках, и им подтягивали. Они и вообразить не могли, что мы так близко. Молодая, вся в цветах, под руку со своим мужем, плясала в омерзительной пляске, а все присутствовавшие хлопали в ладоши и целовались.