Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

Десятки тысяч пленных были уже взяты, и с каждой минутой всё новые и новые толпы кнехтов, ратников немецкого земского ополчения, гербовых, гостей рыцарских, а порой и чистокровных рыцарей сгонялись к холму, на котором гордо развевались теперь рядом два знамени — Польского королевства с белым орлом в короне и Литовское Великокняжеское со всадником на коне (герб «Погоня»).

Витовт, пылкий и радостный, ежеминутно сдерживал своего скакуна, чтобы не заезжать вперёд короля Ягайлы, который ехал медленно, постоянно крестясь и читая шёпотом молитвы. Ему страшно, жутко становилось среди мертвецов, которыми было завалено роковое поле.

Чем дальше отъезжали они от Танненбергского леса, тем масса тел убитых становилась всё больше и, наконец, в том лагере, где смоляне три часа одни удерживали всю немецкую силу, они были навалены горами.

Раны у всех трупов были ужасны. Шлемы, раздробленные пополам страшными ударами смоленских богатырей, вместе с черепами владельцев виднелись всюду. Ягайло вздрогнул.

— Кто бился здесь, какие богатыри? — спросил он у Витовта.

— Мои смоляне! Мало их было, ещё меньше осталось! — махнув рукой, отвечал Витовт, — хорошо, что князь Давид уцелел. Удалец! Веришь, если бы не он, получить бы мне по голове удар меча великого маршала. — Витовт быстро рассказал эпизод, который уже знает читатель, не забыв добавить, что он направился преследовать немцев, бегущих по направлению к Штейнгаузенскому замку.

— Где, говорят, в плену твоя племянница, княжна Скирмунта? — с лёгкой улыбкой спросил король. — Вот бы теперь честным пирком. Я бы крёстным отцом пошёл Вингаловне.

— В том-то и беда, что брат Вингала упрям и упорен, как литовский тур, не хочет он изменять вере отцов и дедов.

— Ну, думаю, и без его согласия можно обойтись, если княжна жива. Об её согласии что и говорить. Да только жива ли? Чует моё сердце недоброе.

— Однако, постой, где же сам покойный великий маршал? Ему надо отдать последние почести. И где сам гроссмейстер? Я видел его в бою, но затем потерял из вида. Ужель он убежал?!

Витовт знал уже, что великий магистр пал, сражённый в общей свалке неведомой ратью близ самого селенья Грюнвальд, но не говорил об этом Ягайле из боязни расстроить его ещё больше. Казалось, что ни торжество необычайной победы, ни радостные клики дружин, поразивших насмерть злобного врага, ни поздравленья окружающих, ничто не могло рассеять мрачные мысли короля, ужасавшегося этой массе пролитой крови, этим десяткам тысяч мёртвых тел, ещё несколько часов тому назад полных жизни и энергии!

Услышав весть, что его злейшего врага более не существует, Ягайло остановил коня и, сняв отороченную соболем шапочку, давно уже сменившую шлем, набожно перекрестился.

— Записать его в мой синодик и дать в десять церквей по две копы грошей на вечное поминовение его и великого маршала, — обратился он к Олесницкому, — да переписать всю орденскую братию, павшую в бою. Хоть они были нашими врагами, но их духовный сан велик перед Господом, пусть шесть недель поют по ним панихиды!

— Государь! — проговорил, осаживая своего коня перед Витовтом, Ян Бельский, — мы открыли весь стан рыцарский, и полмили отсюда не будет, спеши послать туда отряд войск, иначе татары и сами немцы всё разграбят!

Послав одного из свиты немедленно вести к месту стана одну из конных дружин литовско-польских, Витовт предложил своему брату и другу проехать в открытый немецкий лагерь и они быстро помчались по дороге, указанной Бельским.

Скрытый от любопытных взоров рощей ветвистых дубов, в полумиле от поля побоища, на громадной долине, раскинувшейся более чем на две версты в длину, между лесами помещались до трёх тысяч подвод, составлявших военный и частный обоз рыцарского войска.

Когда оба государя успели прибыть к нему, то грабёж был уже в полном разгаре: несколько сот татар ворвались в лагерь, перебили оставшихся в живых защитников и хозяйничали по-своему в палатках и возах.

Кое-где виднелись шлемы и копья литовских и польских воинов.

Несколько десятков польских лучников Яна Бельского делали невероятные усилия, чтобы отстоять от грабителей две наибольшия палатки великого магистра и орденского капитула, но татары, и в особенности немецкие мародеры и хельминцы, первыми бежавшие с поля битвы, лезли с оружием в руках, отбивая друг у друга разные драгоценности, грабя раненых, имевших силы доползти или добраться до обоза. Кто сопротивлялся, того забивали.

Некоторые, добравшись до ряда подвод с бочками, выбивали дно и пили шапками, шлемами, горстями! Картина была омерзительная.

Ягайло ещё более заморгал глазами. Он не мог выносить картины грабежа. Со всех сторон слышались отчаянные крики и стоны. Он не выдержал.

— Нет, я не могу более видеть этого разбоя! — сказал он дрогнувшим голосом. — Заклинаю тебя, прекрати грабёж!

— Трубите сбор! — крикнул Витовт трубачам, не отстававшим от него никогда, — трубите громче!