Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

Мрачный и угрюмый, сидел он в своём шатре, когда вечером этого же дня к нему пришли два судебных пристава, с объявлением времени и места боя. Оружием были назначены мечи одинаковой длины и тяжести, доспехи — по желанию, щиты же и кинжалы в левой руке не допускались.

Приставы потребовали, чтобы в тот же вечер ещё «до звезды» Седлецкий назвал своих поручников, т. е. свидетелей для подписи грамоты и присутствия при самом «поле». По приказанию князя, место было указано на три полёта стрелы от Танненбергской церкви, на ровном зелёном лужку у озера, время — тотчас после ранних обеден.

Когда приставы ушли, Седлецкий словно очнулся. Он знал, что ему надо искать поручников, но не знал к кому обратиться. В литовско-русском войске у него совсем не было приятелей. Надменное обращение и, главным образом, хвастовство оттолкнули от него скромных суровых литвинов, а русские, видя в нём завзятого латынщика, чурались его. Да он и сам не пошёл бы к схизматикам за поручниками.

Он вспомнил о своих единоверцах, Яне и Якове Бельских, и, не раздумывая долго, направился к их шатрам, расположенным недалеко от ставки великого князя.

В ставке старшего брата Яна шёл пир горой. Целая сотня гостей-соратников, пришедшая поздравить молодых братьев Бельских с княжеской и королевскою милостью (они оба были щедро награждены обоими государями), не могла поместиться под шатром и восседала за большими походными столами, уставленными флягами со старой венгржиной и заморскими винами, попавшими на долю братьев из военной добычи.

Увидав пиршество, Седлецкий остановился в нерешительности. Ему казалось неловким смущать хозяев несвоевременной просьбой. Он хотел уже идти обратно, но его заметил один из хозяев, пан Ян, и дружески пригласил выпить чару вина.

— Не до вина мне, дорогой хозяин, — отозвался Седлецкий, — завтра «поле». Хотя я не беспокоюсь об его исходе, мой меч сумеет постоять за меня, — добавил он хвастливо, — одно горе: нет поручников, в нашем знамени или литвины-язычники, или русские схизматики, обратиться не к кому. Не марать же моё шляхетство, обращаясь к худородному.

— Как, у благородного польского шляхтича нет поручных? Быть этого не может! Это срам и позор. Это я устрою, хотя бы самому мне пришлось целовать за тебя крест. Ну, не печалься! Эй, други, скорее чару фряжского моему другу пану Седлецкому.

Седлецкий просиял: сам пан Бельский, воин княжеского рода, даже без его просьбы идёт к нему в поручители. Он взял поданную ему чару и смело вмешался в толпу шляхтичей и пировавших витязей.

Хотя пан Седлецкий ничем особым себя не выказал во вчерашнем бою и, умерив свою всегдашнюю запальчивость, держался больше вторых линий, но всё-таки не убежал с поля битвы и в последнюю минуту, когда сломленные немцы дрогнули, был в числе преследующих, даже захватил несколько пленных, бросивших перед ним оружие. Его имя поэтому было записано в числе отличившихся, и он с гордостью мог ожидать награды. Как вдруг неосторожный спор и ничем не оправданная клевета на рыцаря-гостя довела его до «поля».

— Спасибо, друзья и ратные товарищи, за дружеское поздравление с монаршей милостью, а теперь надо поздравить ещё одного витязя, который по чести получил наивысшую награду. Выпьем за здоровье моего молодого друга, удальца из удальцов, Тугана-мирзу. Он вчера с боя заслужил свою невесту, мою кузину, пани Розалию. Виват!

— Виват! — загремели голоса, и даже сам виновник торжества Туган-мирза кричал сам себе «Виват» чуть ли не громче других. С того времени, как князь Витовт объявил ему свою милость и обещал руку его небесной гурии, как он всегда называл панну Розалию, татарин сиял, он не чувствовал ног под собой и готов был броситься на шею даже вчерашнему врагу.

Увидав татарчонка среди гостей Бельского и, в особенности, услыхав тост, предложенный хозяином, Седлецкий сконфузился: у него были ещё неоконченные счеты, неразрешенный заклад с молодым татарином. Он хотел остаться незамеченным, но Туган-мирза увидал его, радостно вскрикнул и сам пошёл к нему на встречу.

— Здрав будь! Добро, джигит! Руку давай, товарыш будешь, на моя свадба приходи, гость будешь!

Седлецкий должен был протянуть руку и, в свою очередь, поздравить Туган-мирзу.

— Вот, спасибо! Большой спасибо. Ты добро джигит, твой коняка добро коняка, я вечер видал, как ты полон брал, добро коняк! Ей добро полон. Добро джигит!

Седлецкий просиял. Татарин в излияниях радости первый заявил перед сонмищем всех этих витязей, что он геройски вёл себя во время вчерашнего боя. Это было важное свидетельство, на которое можно было легко и правдиво сослаться впоследствии.

— От души, от души поздравляю, — снова проговорил он, и даже, как его ни претило, облобызался с татарином.

— Панове, — вдруг обратился Туган-мирза к пирующим, — мой заклад держал с паном, — он показал на Седлецкого, — одна коняка на другая коняка и на клейнод мой. Я говорю теперь: Туган-мирза заклад проиграл, вот мой клейнод, — он снял с руки перстень с изумрудом, — пускай пан пошлёт свой нукер, какой хочет коняка у меня выбирай — будет его коняка!