Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

— А где бронь (оружие), которой пан будет биться? — спросил литвин.

— На каких мечах — не знаю, может на этой паре, может на его. — Седлецкий указал на два рыцарских меча, висевших над его ложем. Они были без ножен, но по полировке клинков видно было, что они из хорошей стали.

— Дозволь мне, ясный пан, над ними поворожить и Богу помолиться! — снова сказал Хмырь. — Я от отцов и дедов один заговор знаю…

— Заговор! — Седлецкий даже привскочил на ложе. — Избави меня Иезус Мария от наговоров, колдовства и злых духов! Он перекрестился.

— И, пан ясный, ни колдовства, ни злых духов, тьфу! — он сплюнул, — не будет, нужна им только страстная свечка да капелька святой водицы. Да у меня и то, и другое есть в запасе. Дозволь, враг твой больно лют, без молитвы, да без заклятия выходить опасно. Дозволь!

После минутного колебания Седлецкий согласился; очевидно, ни молитва, ни заклинание, ни святая вода со страстной свечёй не могли испортить дела, а он сам, как и все люди в его век, верил во всё чудесное.

Получив разрешение, старый Хмырь ушёл и тотчас вернулся с зажженной свечой жёлтого воска и небольшим пузырьком со святой водой.

Взяв оба меча, он долго их рассматривал, гнул на колене и ощупывал лезвие, потом выбрал один из них и вершка на четыре от рукояти стал накаливать на свече лезвие. Сталь сначала пожелтела, потом покраснела, посинела, а затем стала совсем чёрного цвета. Хмырь немедленно полил это место святой водой из стеклянки. Сталь зашипела, и клуб пара поднялся от клинка.

Во всё время этой операции он бормотал неясные слова, не то молитвы, не то заклинания, и затем несколько раз перекрестил и поцеловал клинок.

Седлецкий со всё возрастающим любопытством следил за каждым движением слуги. Но старый Хмырь ещё не кончил своего дела. На клинке меча виднелось теперь большое чёрное пятно с синими краями, явилась улика совершённой: операции. Однако старый литвин знал своё дело. Он достал из кармана сверточек с коричневым порошком и обыкновенную пробку, взял немного порошка на неё, стал легонько отчищать клинок. Эта последняя операция продолжалась недолго. Скоро клинок заблестел по-прежнему, и на его блестящей поверхности не осталось ни малейшего пятнышка.

Взяв затем другой меч, старый литвин только полил его святой водой да провёл легонько восковой свечкой по его блестящей поверхности. Чуть заметная сальная черточка появилась на мече.

— Вот, ясный пан, и всё кончено. Помолись усердно Матери Божией, чтобы тебе в руки попал вот этот меч, — он подал второй в руки пана.

— А тот? — быстро спросил Седлецкий.

— Будущее скрыто в руце Господней, — как-то таинственно отозвался Хмырь и, прежде чем пан успел потребовать объяснения, погасил свечу и юркнул из шатра.

Всё это произошло так неожиданно, что Седлецкий в первую минуту по уходе старика счёл всю эту сцену за сон, или видение, но один из мечей, именно тот, который он должен был выбрать для себя, был в его руках и это ощущение возвратило его к действительности.

Он отчасти понял операцию, которую произвёл старый слуга над одним из мечей: сталь была откалена и должна была изменить при сильном ударе. Следовательно, оружие было подложное, бесчестное. Но ведь и клевета было тоже делом не похвальным. Две подлости, две подлости, а если узнают, а если догадаются! — мысленно говорил он сам с собой. — Но разве могут меня обвинить? Мечи не мои, только вчера получил я их в добычу!

Несколько раз ещё врождённая честность старалась бороться против затеваемой подлости, но практичность и полная безнаказанность были так заманчивы, что пан Седлецкий задремал, не выпуская из рук меча, чтобы как нибудь не перемешать его с другим в ночной темноте.

Он уснул, но страшный мучительный сон тотчас сковал его в свои ледяные объятия. Ему ясно, со всеми подробностями и так живо, словно наяву, представился завтрашний бой. Громадная рыжая бородатая фигура чешского рыцаря бросалась на него, в мгновение ока свергала его на землю и, поставив колено на грудь, требовала признания в клевете.

И то же видение повторялось несколько раз. И всякий раз конец был один и тот же — позор на всю польско-литовскую рать.

Светало. Стан ещё спал, только сторожевые ратники перекликались между собою. Кони фыркали у коновязей. В стане маркитантов, приютившихся теперь под группой дубов, росших среди самого центра боя, начиналось движение. Прислуга убирала и очищала столы, заваленные остатками вчерашней попойки и покрывала их скатертями. Вокруг этих импровизированных винных лавок прямо на земле, полузакрытые в траве, валялись, словно трупы, тела пьяниц, бражничавших целую ночь и не имевших силы вернуться к своим шатрам. Большинство их было из наёмных солдат, из тех «дешевых людей», которых так чуждались представители польского земского войска, но атаке которых в критический момент боя они обязаны были победой.