Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

— Нельзя! Нельзя! — воскликнуло всё собрание. К этому мнению присоединились даже высшие советники и, согласно с решением короля было постановлено двинуться всем союзникам вместе через три дня, т. е. на шестой день после битвы.

Как ни возражал, как ни доказывал Витовт Ягайле нелепость подобной задержки, но старик был упрям, и Витовту пришлось покориться[113].

Однако, вернувшись в свою ставку и оставшись наедине с собою, литовский князь сильно задумался и долго обдумывал свои отношения к Польше. Он мог верить королю Ягайле, как своему брату, другу и союзнику, но он не питал никакого доверия к панам Рады, настроенным, очевидно, против него и против интересов его дорогой Литвы. Вопрос был крайне серьезен, но Витовт не принял никакого решения и, сообразив, что «утро вечера мудренее», лёг спать и встал только с восходом солнца.

Почти тотчас же к нему был введён один из гонцов, присланный его братом Вингалой, осаждавшим тогда Штейнгаузенский замок.

Кроме этого известия, брат прислал и другое, в высшей степени важное: один из уцелевших комтуров ордена, Генрих Плауен, успел добраться до Мариенбурга, наскоро собрал гарнизон, сжег форштадты, затворился в крепости, день и ночь ведёт оборонительные работы.

Это известие было так важно, что Витовт немедленно бросился к Ягайле, но тот, по обыкновению был в часовне и слушал первую обедню. На этот раз приказ был ещё строже, и Витовту показалось, что королевские телохранители, стоявшие на страже у входа в часовню, смотрели на него гораздо высокомернее, чем прежде.

Особенно один из грюнвальдских героев, храбрый витязь, по имени Черный герба Сулимчик, окинул его с головы до ног чуть ли не презрительным взглядом. Так могут смотреть зазнавшиеся слуги властителя на его покорных вассалов.

— Мне необходимо сейчас же видеть короля и брата, — сказал Витовт, желая проникнуть в походную часовню, но Сулимчик с решительным видом стал перед полотняным пологом.

Эпизод осады Мариенбурга

— По приказу его величества короля, в часовню никто не войдёт, разве через наши трупы!

— Ты молодец, храбрый витязь! — сказал Витовт, — чтобы решаться говорить подобные слова мне, великому князю литовскому и брату короля, — я имею право входа во всякое время.

— Этот приказ отменён его величеством королём! — решительно отозвался Сулимчик.

— Быть не может? Когда? — вспыхнул Витовт.

— Не знаю, ставя на стражу, мне это передал сам краковский пан.

— Вот как, — проговорил тихо Витовт, — ну так ты сам скажи, от моего имени королю, когда он кончит молиться, что я, великий князь литовский, получил важные известия и немедленно выступаю со своим войском к Мариенбургу.

Сулимчик вспыхнул.

— Но ваша светлость, его величество король и вся Рада решили вчера на военном совете, что выступление через три дня.

— То решила ваша Рада, а то решаю я, государь Литвы и Руси, со своей собственной радой — через два часа поход! Так и доложи.

Витовт гордо вышел, оставив Сулимчика и двух его товарищей в остолбенении. Они не знали, что делать. Вход в часовню был строжайше возбранён, когда король слушал обедню. Порой она затягивалась до полудня, а литовцы выступали немедленно, вопреки постановлению великой Рады.

Надо было на что-либо решиться. Они все трое были вчера на Раде и знали, что решено было не пускать литовцев вперёд, а теперь это главное постановление нарушалось.

Сулимчик, смелее других, хотел было взойти в часовню, но, вспомнив строжайший наказ «краковского пана», остановился на полпути.

Между тем, из литовского лагеря, словно вой стаи волков, стали доноситься звуки рогов. Шум медленно рос. Весь лагерь был на ногах, а Ягайло всё молился. Из часовни доносилось пение ксендза и трёх клириков да звон бубенчиков, пришитых к ризам священнослужителей; очевидно, вторая обедня началась вслед за первой, без перерыва.

Вдруг из-за полога походной часовни показалась голова Олесницкого, королевского секретаря.

— Что там за шум в стане? — спросил он шёпотом у Сулимчика.

— Важные вести: великий князь Витовт выступает со своими литвинами к Мариенбургу.

— Как выступает? Быть не может, ведь он знает решение панов Рады!

— Он сейчас был здесь, хотел видеть его величество короля, я не смел ослушаться наказа светлейшего пана краковского. Он уехал больно гневен…

— Збигнев! — послышался из-за полога голос самого Ягайлы. — Как смеешь ты мешать мне слушать обедню?

Олесницкий бросился к королю. Он хотел тотчас доложить ему об уходе войска Витовта, но король был снова так занят молитвой, что только указал ему на место рядом с собой на скамье и продолжал шептать слова латинской молитвы, даже не понимая их содержания.

Эктения кончилась. Между двумя возгласами патера король соблаговолил обратиться к своему секретарю с коротким вопросом: что случилось?

Олесницкий быстро, но точно передал то, что узнал от Сулимчика.

Король, казалось, не придал никакого значения этому известию, он продолжал молиться и бить земные поклоны. Глаза его, устремлённые к алтарю, казались исполненными самого высокого религиозного фанатизма.