Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

— Пусть поёт по-польски! Не хотим немецкого лая! — слышались отдельные возгласы. Хозяин понял, что лучше прекратить представление и махнул рукой; покорный певец тряхнул завитыми в букли кудрями, откланялся и удалился.

Толпа не переставала шуметь. Искра была брошена, ненавистное имя немцев, неосторожно произнёсенное, возбудило общее негодование. Скрытая, придавленная, мстительная ненависть вспыхнула с необыкновенной силой. Здесь были представители обоих великих славянских народов — Литвы и поляков, так долго и так жестоко угнетаемых немцами. Вино развязало их языки, гостеприимный кров воеводы обеспечивал безопасность, шляхта шумела.

— Панове, за ужин! — раздался зычный голос хозяина, — приглашайте дам. Дорогая Зося, и ты панна Розалия, возьмите молодого татарского князя и посадите его между собою, — шепнул он дочери и племяннице. Те изумились, но, покорные воле родителей, исполнили приказание и подошли к Туган-мирзе, который, совсем погрузившись в свои мечтания, по-прежнему стоял у колонны.

Он несказанно удивился, что две такие красавицы, две лучшие гурии рая, — так уже величал он обеих кузин, — сами подошли к нему, беспрекословно пошёл за ними и занял место как раз посреди стола, против самого хозяина. Молодые польские и литовские шляхтичи знатных и известных фамилий всё ещё не понимали, что значит это предпочтение, выказываемое молодому татарчонку старым воеводою, но их сомнения скоро рассеялись. Пан Бельский встал со своего места, поднял стопу искрометного мёда и возгласил здравицу.

— За здоровье того, кто, рискуя собственной жизнью, спас меня от когтей страшного зверя. За моего молодого друга, Туган-мирзу! Виват!

Туган-мирза, сначала непонявший, к чему клонит речь хозяин, услыхав своё имя, страшно переконфузился. Кровь бросилась ему в лицо, он вскочил с своего места, и тотчас же сел, ноги его дрожали, в глазах помутилось.

— Виват! Виват! — гремели гости, все чаши тянулись, чтобы чокнуться с его чашей, а он, сильно бледный и дрожащий, растерялся окончательно и не знал, что ему делать. По обычаю мусульман, он вина не пил, и чаша стояла перед ним пустая.

Первый заметил это старик Бельский.

— Налить! — скомандовал он мажордому, и мёд зашипел в кубке татарина.

— Панове! — обратился хозяин тогда к гостям, — закон запрещает нашему дорогому гостю и витязю пить вино и мёд, но никто не мешает ему чокнуться с нами! Бери свою чашу, молодой витязь, — обратился он к Тугану-мирзе, — пить тебя не неволим, а чокнуться ты должен.

Татарин понял, он схватил кубок и высоко поднял его.

— Аллах велик! — воскликнул он, — он наделил нашего пресветлого хозяина мудростью достойного Соломона, — для него нет различия, кто христианин, кто нет! Да здравствует наш великий отец и хозяин! Виват!

Тост был дружно подхвачен гостями, и все спешили чокнуться с молодым человеком.

— Иди сюда, иди в мои объятия! — проговорил тронутый Бельский, и Туган-Мирза побежал кругом стола обнять старика.

— Что, каков мой татарчонок? — шутя заметила пани Розалия кузине.

— Совсем зверёк, и вряд ли удастся его вышколить.

— Ну, это как кому! Хочешь, не пройдет и получасу, он выпьет эту чару вина? — с самодовольной улыбкой спрашивала Розалия.

— Вот это будет интересно — попробуй.

— Это немудрено! Но даром не хочу — побьёмся об заклад!

— Какой?

— Хочешь на твой яхонтовый перстенек, а я закладываю свои гранатовые сережки.

— Хорошо, идёт. Только — смотри, проиграешь!

Розалия ничего не отвечала. Взгляды были красноречивее слов, она заранее торжествовала победу.

Между тем, Туган-мирза, перецеловавшись с хозяином, с его двумя сыновьями и с некоторыми из панов, ничего не подозревая о заговоре, возвращался на своё место.

— Что же ты ничего не пьёшь? — обратилась к нему сидевшая по его левую руку пани Розалия, — или ты не мужчина, не витязь?

— Наш закон не позволяй! — тихо отвечал ей татаринин, — строга закон, Магомета закон!

— Это может быть там, у вас, в ваших улусах, а здесь — здесь все пьют.

— Закон — везде закон.

— Но я прошу тебя за моё здоровье! Я могу обидеться! — настаивала пани Розалия, и щечки у неё покраснели.

Татарин молчал. В нём боролись два чувства, но уважение к закону отцов взяло верх.

— Не могу! — прошептал он наконец.

— Но если я этого прошу, если требую, если приказываю, — шёпотом, но страстно твердила Розалия, и на глазах её сверкнули слёзы, — я этого хочу! Иначе забудь всё, что я говорила.

— Слушай, красавица, — также тихо отвечал ей татарин, — жизнь свою за тебя готов отдать сейчас, но отступником закона не буду. Сама смеяться будешь.

Розалия вздрогнула.

— Ты прав, — шепнула она, — я тебе верю, ты честный человек.

— А слово помнишь?

— Никогда не забываю, что обещала!

За общим шумом, громом труб, беспрерывными тостами никто и не заметил интимного разговора между панной Розалией и молодым татарином; только пани Зося, перекинувшись взглядами с Седлецким, сидевшим наискось, заметила, что он так и впился глазами в эту парочку.