Гробница древних

Каждое слово книги внутри меня Переплетчик прошептал одновременно, и хотя мои глаза мне уже не принадлежали, я ощутила жжение в пальцах, из которых вытянулись когти, почувствовала, как напрягаются моя кожа, мои ноги, руки и позвоночник, когда жуткий олень из кошмаров моего отца заворочался, вырываясь наружу. Даже Малатрисс выкрикнула что-то непристойное и испуганное на каком-то языке – на том самом утраченном языке, на котором я разговаривала во время ритуала того Переплетчика в магазине Кэдуолладера и на котором теперь было выжжено слово на моей ладони.

– Не шепчи при мне на своем древнем наречии, привратница. В твоей Гробнице могут спать боги, но ты никогда не будила ни одного из них, чтобы бросить им вызов.

Голос Отца – но слова сорвались с моих губ. Он просачивался наружу, словно дым. Мне на плечи легли теплые руки Матери, но он отшвырнул ее прочь, во тьму. Я вскрикнула, но тут же умолкла. Он затолкал меня куда-то вглубь, на самое дно, где я ощущала, что там, наверху, далеко-далеко, есть солнечный свет, но сколько бы я ни дергалась и ни сопротивлялась, подняться выше и увидеть его я не могла. Я тонула в его кроваво-черной ярости и ощущала на языке кислый вкус мести. Это было все, чего он жаждал, – кровь и месть, и его дух оставался глух к мольбам Матери о понимании. О терпении.

– Ты вырвешь меня из этого комка плоти, и на этот раз я буду этому только рад, – прорычал он, и его рука – моя рука! – махнула острыми, как лезвия, когтями в сторону Малатрисс. Из-за него нас всех ожидала смерть. – Он мне пригодился. Но я могу принимать множество форм. Ты можешь уничтожить, развоплотить Белую книгу, но никогда не развоплотишь меня! Я Темный Отец Деревьев, я – Призывающий Ночь, Небесный Олень! Я унесу книгу внутри себя из этого места, и меня никому не остановить!

Мать умоляла уже не его, а Малатрисс. Как долго они будут мириться с таким неповиновением? Отец, должно быть, сошел с ума, если думал, что сможет одолеть тех, кто создал его самого.

Я читала дневник Дальтона, и это означало, что он тоже его читал. Только безумец мог без должного внимания воспринять такое серьезное предупреждение. Ну да, конечно. Конечно, он был совершенно, безнадежно безумен.

– Теперь понятно, – невозмутимо заговорил Переплетчик, явно заинтригованный. – Передо мной не одно существо, а два! И это тоже, как и все остальное, можно исправить.

Отец взревел и, не в силах остановиться, набросился на Малатрисс. Она зашипела, как и ее питомица. Белая змея поразительно быстро атаковала Отца, но он отбил эту атаку ответным ударом, а затем Малатрисс пустила в ход все свои шесть рук. Двигаясь с молниеносной скоростью, она уворачивалась от каждого взмаха когтей, пока наконец ей не удалось ухватить Отца за руку. Одна, потом две, потом три руки сжались, рванув его – нас! – вниз и прижав к полу.

– Двое да станут одним, – произнес Седьмой на сей раз более угрюмым тоном. Паника Отца, его боль заполнили мой мозг и выплеснулись из меня криком и слезами. Они текли по моим щекам, а Малатрисс все выкручивала и сдавливала мою руку, дробя кости. – Двое станут одним, и из одного появится книга. Новая книга. Новое начало для детей Фейри.

И мы поплыли по воздуху, увлекаемые вверх четырьмя бледными руками Переплетчика. Мое плечо пульсировало горячей болью, но мысли и чувства постепенно успокаивались, становясь моими собственными. Потом я снова ощутила присутствие Отца, словно теперь между нами существовала тонкая стена и он из последних сил колотил по этому хлипкому барьеру.

– Нет! Пожалуйста! – Мать опустилась на колени под нами, воздев руки. – Это убьет ее! Если ты заберешь его дух, она умрет!

– ЗНАЧИТ, ОНА УМРЕТ. – Малатрисс обернулась к ней, взмахнув шестью мощными руками.

В первый раз, когда я умерла, все произошло очень быстро. Теперь же это была медленная пытка. Словно с раны срывали свежую, плотно приросшую к коже корку. Отец не хотел уходить – он зарывался все глубже, но его впившиеся когти извлекались тщательно и безжалостно.

Я ощутила холод. Сначала в ногах, потом в руках. Окоченение быстро распространялось. Так первый мороз стремится убить последние стойкие осенние полевые цветы. Мой дух тоже цеплялся за Отца, который как мог сопротивлялся холоду, но в конечном итоге потерпел поражение. Я слышала его крик как свой собственный, и в какой-то момент мне стало в равной степени жаль нас обоих. Он заставил меня страдать в жизни, а теперь заставил страдать в смерти, но я чувствовала его ответную боль и не желала такой боли никому на свете.

Холодно. Как же холодно! Из моего рта вырвался серебристый пар, кристаллизовался в льдинки, и я следила, как они, танцуя, плывут в воздухе к белому, гладкому лицу Переплетчика.

Неужели это мой последний вздох? Я не думала, что он будет таким холодным.