Гром

— Хитрая лиса этот святой отец. С виду овечка, а бодлив, как бык.

— Что ему здесь понадобилось? — недоумевал Батбаяр.

— Этот святоша способен на все, — ответил Содном. — За ним разве уследишь? Кого хочешь обведет вокруг пальца.

«Да, умен, ничего не скажешь, думал Батбаяр. — Вот если бы он свой ум на хорошее дело направил. Так нет же! Взять хотя бы то злосчастное письмо в Кобдоской канцелярии. И сегодня с китайским торговцем снова шла речь о каком-то письме. Что за письмо? Кому?»

Письмо, которое да-лама шанзотба переправил через китайского торговца в Кяхту, предназначалось главе китайской делегации на тройственных переговорах, и было для китайцев как бальзам на раны.

Прошло более полугода, и переговоры в Кяхте окончательно зашли в тупик. Пыл китайцев, упорно стремившихся навязать монголам свои требования, заметно поубавился. Дело в том, что Поднебесную раздирали внутренние противоречия, которые подтачивали и без того нестойкий ее организм.

Почему письмо, переданное шанзотбой, так обрадовало китайцев?

«…Уважаемый министр! — писал глава духовного ведомства Монголии. — Не смею поучать Вас. Позволю себе лишь довести до Вашего сведения, каково настроение наиболее влиятельных нойонов и представителей духовенства в Урге. Некоторые готовы принять выдвинутые вами на тройственных переговорах требования, в том числе и святейший богдо-гэгэн, при условии, что ему будут сохранены прежние звания, награды и соответствующее содержание. Главными противниками принятия ваших требований являются премьер-министр, хан Намнансурэн, и его единомышленник, глава нашей делегации на нынешних переговорах, манлай-батор Дамдинсурэн. Они с недоверием относятся к вашей стране, более того, затаили против нее лютую ненависть. Полагаю, Вы сами соизволите решить, как поступить с этими господами… Напоследок позвольте заметить, что упорство некоторых наших нойонов и лам может быть сломлено лишь при условии, что Великая Поднебесная будет твердо проводить свою мудрую политику…»

Уже через несколько дней китайский представитель получил письмо да-ламы и с пометкой «совершенно секретно» срочно отослал его в Пекин.

Неподалеку от храма Дэчингалбы к Батбаяру и Содному подошел лама с переброшенным через плечо орхимжи.

— Не купят ли господа чиновники жемчужное украшение? — спросил лама и показал небольшое, но великолепной работы женское украшение из жемчуга в позолоченной оправе. Батбаяру оно показалось очень знакомым. «Не этот ли жемчуг срезали у Дуламхорло, когда мы ездили на цам в Эрдэнэ зуу? — подумал он и, взяв украшение в руки, стал внимательно его рассматривать. — На том была коралловая бусинка с небольшой черной щербинкой. А здесь бусина без щербинки. Пожалуй, не то», — решил Батбаяр.

Содном, видя, что Батбаяр заинтересовался вещицей, решил прицениться на всякий случай.

— Купил я эту вещицу у одного знакомого ламы, а тому ее пожертвовал кто-то из верующих, — принялся объяснять лама. — Купил ее для сестры, и недорого: всего за семнадцать ланов. А тут случилось несчастье — из худона сообщили, что тяжело заболела мать. Хотел тут же поехать, да не на чем. Есть тут у одного человека пара добрых коней, но у меня денег нет. Вот и решил продать украшение…

— Нам некогда, — оборвал его Содном. — Говори прямо, сколько хочешь за эту безделушку?

— За сколько купил, за столько и продам, — с опаской поглядывая на друзей, проговорил лама.

— Покупай, Жаворонок! Жемчуг стоящий. У нас на родине за него пять яловых кобылиц дадут, — подтолкнув локтем друга, шепнул Содном. — Только скажи: куплю, мол, за пятнадцать ланов. Потом выгодно продашь…

Но Батбаяр сейчас думал не о выгоде, а о своей Лхаме: «Ведь у бедняжки никогда не было ничего подобного. Привез ей тогда кольцо, она продала его, чтобы купить юрту. Всю жизнь только и знала нужду и заботы. Вот возьму и привезу ей в подарок это украшение».

— Давай за пятнадцать ланов, — сказал Батбаяр ламе.

Лама почесал в затылке и кивнул:

— Ладно. Только расчет сразу!

Все вместе они пошли к юрте, где жили Батбаяр и Содном. По дороге Содном спросил:

— А жемчуг у тебя не краденый?