Гром

— Слушаю вас, — снова в трубку сказал Намнансурэн. — Диктуйте все слово в слово, мы будем записывать… Так!.. «Мы требуем ликвидировать суверенитет Внешней Монголии, считать ее впредь провинцией Китая и свести до минимума все ее права… Упразднить во Внешней Монголии правительство и все министерства. Все чиновники исполнительно-распорядительной власти должны назначаться властями Китая… Служащим китайских фирм и китайским гражданам, проживающим на территории Внешней Монголии, должна быть обеспечена неприкосновенность. Монголам запрещается иметь свой календарь, все монгольские чины и звания упраздняются…»

— Вот так требования! — вырвалось у Батбаяра.

Намнансурэн положил трубку. Внешне он был совершенно спокоен.

— Что скажете, друзья мои? — произнес премьер-министр, поглядывая то на Батбаяра, то на служащего. — Стоит нам принять требования китайских господ?

Буря бушевала в душе Батбаяра, но он лишь покачал головой.

— Это уж слишком, господин премьер-министр, — ответил молодой служащий.

— Я знал, что китайцы выдвинут подобные требования, — невозмутимо продолжал Намнансурэн, — а русские будут уклоняться от прямого ответа, хотя рады бы нас поддержать.

— Отчего же, мой господин? — удивился Батбаяр. — Разве русские не обещали вам в Петербурге помощь и поддержку на переговорах в Кяхте?

— Обещали. Но до этого они много китайцам наобещали, подписав с ними декларацию. И если нарушат свое обещание, китайцы тут же зашевелятся на их южных границах. А русским, конечно, не резон воевать на два фронта[67]. Китайцам же дай только повод, они живо сообразят, как его использовать в своих целях. Нет, братцы, в конце концов нам придется принять их требования. Но торговаться будем до последнего. Пусть потомки наши поймут, что этот шаг был временным отступлением, а не поражением. Вот что, дружок, соедини-ка меня с Кяхтой.

— Говорит Намнансурэн. Срочно передайте гуну Дамдинсурэну следующее. Путь заявит, что Монголия не может принять все двадцать два пункта, изложенные китайским представителем в ультимативной форме и настаивает на обсуждении внесенных нами ранее предложений. Как это сделать, пусть решает сам, в зависимости от обстановки. Если же изменений в позициях сторон не предвидится, пусть спросит напрямик у русских и китайских дипломатов: «Чего вы добиваетесь? Чьи интересы защищаете? Или вы полагаете, что монголам на роду написано вечно гнуть спину на маньчжурских и китайских господ? Почему нас на переговорах называют «Внешней Монголией», а не как подобает в равноправных международных отношениях «монгольской стороной» или же просто «Монголией»? Прежде всего гун Дамдинсурэн должен добиваться признания Россией и Китаем полной независимости нашей страны и заявить, что лишь в этом случае мы согласны должным образом обсуждать любые предложения других сторон. Если китайская делегация не сделает ни шагу в этом направлении, мы, в свою очередь, не пойдем ни на какие уступки. Пусть он так и скажет! Но избави его бог сказать лишнее, перегнуть палку — там сидят такие крючкотворы!.. Все записали? Хорошо. Ответ русских или китайцев сразу же телефонируйте…

Не прошло и минуты после разговора с премьер-министром, как с кяхтинского телеграфа к зданию, где проходили тройственные переговоры, сломя голову, помчался посыльный.

Переговоры длились несколько месяцев. Точнее говоря: не переговоры, а словесная перепалка, во время которой так и не удалось решить ни одного вопроса. Пессимисты уже поговаривали о том, что переговоры зашли в тупик. Но премьер-министр продолжал борьбу; регулярно разговаривал по телефону с Кяхтой, давал указания, встречался и консультировался со многими людьми здесь, в Урге.

Как-то Намнансурэн остался дома — ему нездоровилось, и Батбаяр с Содномом пошли прогуляться по городу. Они долго бродили по улицам, по базарам и наконец зашли в большой магазин фирмы Бэжин Содномдаржа. Пока они разглядывали разложенные на полках товары, из-за двери с окном, забранным решеткой, до их слуха донеслись голоса. Разговаривали двое — монгол и китаец. Голос монгола показался Батбаяру очень знакомым.

— Лучше отправить с письмом конного сегодня же, — сказал монгол.

— Хорошо, хорошо, — коверкая слова, проговорил китаец. — Я сегодня же пошлю человека.

Тут дверь распахнулась и из нее вышел и быстро зашагал через торговый зал сутулый, желтолицый лама. В нем Батбаяр сразу признал того самого ламу, с которым у его господина недавно произошла стычка. Одет он был в куртку из первосортного шелка и шапку с очиром. Потупив взор, лама быстро пробирался к выходу. За ним семенил пожилой, в шелковой ермолке китаец.

— Эй! Смотри! — подтолкнув друга локтем, сказал Со дном. — Что здесь понадобилось драгоценному шанзотбе?

Вслед за ламой и китайцем друзья вышли на улицу. Китаец, провожавший шанзотбу, заметил, что лама привлек внимание этих двух монголов, и поспешил их задержать.

— Я продавал этому большому ламе шелк и гутулы. А он не дает настоящую цену, торгуется. Ой, тяжело, тяжело, — китаец хитро улыбнулся и побежал обратно в магазин.

Содном, кивнув в сторону да-ламы, проговорил: