Гром

Богдо вздрогнул, выронил из рук драгоценные четки, и они с треском упали на пол. «Вот дьявол! Мы обсуждали требование китайских нойонов сместить его с поста премьер-министра при закрытых дверях и никого кроме шанзотбы Билэг-Очира здесь не было. Вряд ли я найду человека, который обладает таким же острым умом, как Намнансурэн. Но, увы, я больше не в силах сносить его суровый, решительный нрав», — думал богдо.

— Надеюсь, Намнансурэн, ты всегда будешь рядом со мной! Я полагаю…

— Да, я, ваш раб, хотел бы вечно возносить молитвы рядом с вами. Однако сейчас вам не нужна и капля моей помощи. И все же я, ничтожный, склоняю колени и молю вас выполнить одну мою просьбу.

— Что же ты хочешь просить у меня?

— Я, ничтожный, о милости не прошу.

— О чем же?

— Светлейший, общеизвестно, что ваш преисполненный совершенства разум обременен бесконечными думами о государстве. Но монголы бесправны, и потому, шагая по золоту, умирают от голода. Теперь, когда власть снова перейдет к китайцам, положение станет еще тяжелее.

— Что же делать? Ведь у нас не хватает сил…

— Скоро в Да хурээ приедет китайский амбань, чтобы поднять свой стяг и поставить нас на колени. Вероятно, он уже в пути.

— Поскольку была договоренность на тройственной конференции в Кяхте, то так оно, пожалуй, и будет.

— Мой милосердный богдо! Прошу вас об одном. Постарайтесь не принимать амбаня хотя бы семь недель, — сказал Намнансурэн с поклоном.

— Зачем? — удивился богдо. — Ведь из-за этого меня могут вызвать в Пекин…

— Соизвольте выслушать меня, мой господин! Сейчас у нойонов Срединного государства нет на это ни смелости, ни сил. Но если мы встретим амбаня, склонив головы, он сядет нам на шею, начнет погонять и, возможно, никогда не слезет.

— Но я не могу не принять его. Не стану же я бегать от него как мальчишка.

— Мой господин! Это очень легко устроить. Амбань явится сюда, высоко задрав нос, но испросить разрешение на аудиенцию он обязан. А вы сошлетесь на нездоровье, и он ничего не сможет сделать. Без вашего дозволения он и шагу не посмеет ступить. Чем дольше он будет ждать аудиенции и бездействовать, тем больше будет бояться, что не выполнит миссию, возложенную на него правительством, а это собьет с него спесь и наглость. Пусть пекинские нойоны поймут, что монголы остаются верны своей политике…

— А если они двинут на нас войска?

— Мой богдо! Не тревожьтесь об этом. Еще никто не начинал войну из-за того, что один человек заболел, а другому пришлось отложить дела, — сказал Намнансурэн. Богдо-гэгэн перестал перебирать четки и, подперев голову рукой, долго молчал.

С тех пор прошло несколько месяцев. Намнансурэн уже жил в своем хошуне и был приятно поражен, когда услышал, что прибывший в столицу великий министр Срединного государства не может попасть на прием к богдо-гэгэну. Однако Намнансурэн ни словом об этом никому не обмолвился. Он по-прежнему был угнетен невеселыми мыслями, приглядывался к жизни народа в худоне, прислушивался к его разговорам. Княгиня Магсар, боясь проклятий, долгое время жила взаперти. Ребенка своего никому не показывала, прятала за глухим хашаном, а когда он окреп, объявила, что это сын одного тайджи из восточного аймака, которого они взяли на воспитание. Мальчику уже исполнилось восемь лет, он ни на шаг не отходил от Намнансурэна. Игры с сыном тешили сердце отца, хоть немного отвлекали его от тяжких дум.

Батбаяр сопровождал своего господина во всех поездках. Иногда, испросив отпуск, отправлялся в родные места, повидаться с матерью и женой. Приехав однажды, он узнал, что Лхама родила, но ребенка отдала на воспитание в другой аил. Батбаяру не казалось, что «так будет лучше», не было ему жаль и ребенка, но всей душой он жалел жену. Вот и еще одна разлука вошла в ее жизнь.

Донров ни разу не попался на глаза Батбаяру, всячески избегал встреч с ним. Лхама рассказала, что Донров ее и беременную не оставлял в покое. «Ты у меня этот перевал еще разок-другой одолеешь», — говорил он, показывая глазами на ее вздувшийся живот. «Какая же он скотина, ничего человеческого в нем не осталось», — думал Батбаяр с ненавистью.

Вскоре дошло известие еще об одном несчастье — умер отданный на воспитание ребенок.

Наступила весна седьмого года правления многими возведенного. Однажды из Да хурээ прискакал гонец с вестью, что богдыхан срочно вызывает Намнансурэна. И хан, который обычно читал до глубокой ночи сутры и вставал лишь к малому полудню[71], на следующий день поднялся на заре, пригласил к себе багшу — Дагвадоноя и беседовал с ним несколько часов кряду.

— …Я не могу сказать вам: действуйте так-то и так-то. В любом случае уничтожение автономии и признание суверенитета Китая, как вы и предполагаете, вызовут недовольство народных масс. Вам, вероятно, следует воспользоваться представившейся возможностью и высказать свое мнение…