Гром

— Не то сейчас время, чтобы разъезжать взад-вперед, — ответил Намнансурэн. — Нас сейчас взяли за горло. Сколько честных людей, ратовавших за восстановление нашего государства, извел своими интригами шанзотба да-лама. А теперь еще китайские нойоны собираются осквернить наши очаги. Мы задыхаемся, где же тут ездить…

В тот же вечер они покинули Иркутск.

На следующий день по возвращении в Да хурээ, теплым солнечным утром, когда впервые раздались голоса перелетных птиц, Намнансурэн облачился в полный парадный наряд, чтобы ехать на прием к богдо. Хурэмт из сверкающей золотой парчи великолепно оттенял его слегка порозовевшее лицо. Сопровождал господина в этот раз Содном.

Войдя во дворец, Намнансурэн сразу же натолкнулся на стоявших у расписанной драконами колонны шанзотбу да-ламу и цэцэн-хана. Они о чем-то шептались. После обмена приветствиями Намнансурэн без обиняков спросил:

— Уважаемый премьер-министр, вы написали послание в Пекин?

Приветливое выражение на лице шанзотбы сменилось легким недоумением.

— Чтобы не обременять вас, хан, — ответил шанзотба, — мы его обсудили и тут же отправили.

— Значит, вы его передали китайскому амбаню без моей подписи?

— Да. Так пожелал богдо-гэгэн.

— Надеетесь, когда прибудут китайские «воины-защитники», пожинать плоды счастья?

— Уважаемый хан! Мы — опора государства. Так стоит ли нам ссориться?

— А-а, значит, опора монгольского государства — вы да я? Тогда не удивительно, что оно качается из стороны в сторону. Только сдается мне, что скоро все мы полетим с крутого обрыва.

— Почтенный Намнансурэн! Вы глубоко заблуждаетесь и не способны правильно оценить создавшееся положение.

— Уважаемый премьер! Постараюсь внять вашим поучениям. Но прежде соизвольте показать телеграммы из красной России.

Шанзотба переменился в лице. «Кроме богдыхана и меня, никто о них не знал. Откуда же эти сведения у Намнансурэна? Значит, я не ошибся. Он связан с партией красных».

— Что за послание вы имеете в виду, уважаемый? — изобразив удивление, спросил шанзотба.

— Я прошу вас, милостивый министр, показать мне спрятанные в вашем сейфе депеши из России, — ответил Намнансурэн.

Цэцэн-хан, молча перебиравший четки, пристально посмотрел на шанзотбу и обратился к Намнансурэну:

— Уж не претит ли вам вид желтых ламских одежд?

— А что случилось, мой хан?

— Ну как же: на да-ламу, занимающего пост премьер-министра, вы смотрите косо, когда я отбываю по ламским делам в монастырь, вызываете к себе мою жену, позорите мое имя. Разве это угодно богу и государству?

— Мой хан, благоволите поговорить со мною об этом в следующий раз. Я тороплюсь на прием к богдыхану, — сказал Намнансурэн, желая избежать ссоры с цэцэн-ханом.

— Что за срочное дело у вас к государю? — заискивающе спросил Билэг-Очир, вытирая слезящиеся глаза бобровым обшлагом рукава.

— Я намерен просить государя снизойти к моей просьбе и показать телеграммы, которые вы так старательно прячете, — ответил Намнансурэн и стал подниматься по лестнице.

— Не видать их тебе до самой твоей смерти, — процедил сквозь зубы Билэг-Очир, провожая Намнансурэна ненавидящим взглядом.

— Он и мне не дает покоя. Прелюбодействует с моей женой. Такую обиду нельзя простить, — пожаловался цэцэн-хан.

— Это бы еще ладно, но Намнансурэн установил тайные связи с бунтарским правительством красной партии русских и замыслил, сбросив нас с вами, занять престол государя. Вы, вероятно, заметили, что он где-то пропадал несколько дней…

— Мне, ничтожному, не дано разбираться в таких тонкостях. Это у вас — будто тысячи глаз, и вы видите все насквозь. А насчет жены… я этого так не оставлю. Мне ее сам богдо сватал. И не дай бог мне дожить до того, чтобы пренебрегать его милостями, — снова заскулил цэцэн-хан.

— Он, видно, вынашивает грандиозные планы. Что ж, за свои грехи он жестоко поплатится. Идите и ни о чем не волнуйтесь, — сказал Билэг-Очир и легонько толкнул цэцэн-хана локтем, давая понять, что найдет способ усмирить обнаглевшего Намнансурэна.

Почти никто не заметил, что премьер-министр тепло приветствовал вошедшего через задние двери дворца сойвона с выпуклым лбом и запавшими глазами, и они, дружески беседуя, сразу же вышли, и никто не слышал, о чем шел разговор между премьер-министром и прислужником богдо.

Намнансурэн долго сидел, дожидаясь приема у богдыхана. Лишь около полудня, когда богдо поднялся и ему подали трапезу, Намнансурэн вошел в покои и с почтением поклонился. В большой спальне было сумрачно. Богдо-гэгэн в атласной накидке, сидевший на сандаловой кровати со стеклянным пологом, долго всматривался своими близорукими глазами в вошедшего и наконец спросил:

— Ты ли это, Намнансурэн? Что-то тебя не было видно. Где ты пропадал?

— Мой государь! Я заболел и несколько дней пролежал дома.