Гром

— А-а, ну то-то же. Я и подумал, что не можешь ты после спора с Билэг-Очиром уехать к себе в родные края, не сказавшись. Ну ладно, садись поближе. Мы недавно устроили здесь небольшой пир. Я оставил тебе твою долю. Принеси-ка английскую водку! — приказал он слуге. Тот достал из укромного места бутылку с блестящими золотыми наклейками, до краев наполнил золотую пиалу и с поклоном подал Намнансурэну.

— Мой господин! Я не могу пить, простите меня, — сказал Намнансурэн с поклоном, взял пиалу, но лишь пригубил.

— Ты всегда так: просишь прощения и не пьешь. Выпей же сейчас хоть две пиалы, чтобы расслабить тело и душу.

Пришлось Намнансурэну выпить.

— Ну, какие новости у нас и за границей? Я никого не вижу, а ты встречаешься с людьми из разных мест Что они рассказывают?

— У меня, мой государь, пока нет для вас никаких особо интересных вестей, — ответил Намнансурэн.

— Вы, мои приближенные, все слышите, все знаете, а рассказывать не хотите. Так я, ваш учитель, могу превратиться в говорящего попугая.

— Мудры ваши слова, они наводят на размышления. Не могли бы вы, мой господин, приказать вашим министрам все доводить до вашего сведения? Мне, со своей стороны, хотелось бы прочесть направленные вам, хану спасителю, телеграммы из красной России, о которых я случайно узнал. Заранее преклоняюсь перед вашей милостью. Простите, мой государь.

— Да, что-то припоминаю. Погоди-ка! Не то осенью, не то зимой, нет, кажется, весной, премьер-министр говорил о каком-то любопытном послании. А ты в это время где был? У себя в аймаке? Его как будто принес посол — господин Орлов? Э-э. Или я ошибаюсь?

— Так, значит, в то время меня не было рядом с вами.

— Нет. Орлов мне еще сказал: «Краснопартийцы обманывают вас. Это послание — ширма, которой они хотят прикрыть все свои прегрешения». Жаль, что тебя тогда не было рядом. Мне так хотелось спросить, что за дела там творятся. — Богдо долго молчал, а потом спросил: — А зачем оно тебе понадобилось?

— Украшение вселенной, мой богдо! Я хочу знать, что думают эти красные русские о вас, священном богдо, а также о монголах. Дозвольте его прочитать, и тогда мы доведем до вашего слуха достойные вас вести. Так думаю я, ничтожный…

— О, господи! Столько тревожных вестей за последнее время! Это все грехи наши, — сказал богдо и, помолившись, продолжал: — Ты спроси у сойвона! Он наверняка знает. Если послание у Билэг-Очира, он не даст его не только тебе, но и мне, — почти шепотом произнес богдо, словно испугался собственных слов. Был он похож на старуху, которая никак не разберется в своем сундуке, наполненном хламом. Богдо всячески скрывал одолевавший его страх.

От выпитой водки Намнансурэн захмелел. Откланявшись, он вышел и на лестнице столкнулся с сойвоном.

— Как вы себя чувствуете, мой хан? — спросил сойвон, выказывая дружелюбие и почтение, а когда Намнансурэн сказал ему, что желал бы с ним встретиться по одному важному делу, тот, не переставая кланяться, ответил: — Мой господин! Я готов выполнить любое ваше желание. Вы чистосердечны, доброжелательны и потому достойны доверия… Вам доверяет и сам богдыхан, и весь наш народ. — Сойвон видел, что Намнансурэн пьян, и бессовестно ему льстил. Намнансурэн отвел сойвона в сторону и попросил найти и показать ему послание красного правительства.

— Пока не могу вам ничего обещать. У моего господина много разных бумаг, одни спрятаны, другие лежат на виду. Но уж для вас я постараюсь.

Намнансурэн, проникнувшись доверием к сойвону, попросил его разыскать документы как можно быстрее.

— Ну, конечно, конечно. Я разыщу их, где бы они ни были. Вообще-то, положение сейчас сложное. Необходимо найти те кочки, по которым можно было бы выбраться из трясины тысяч и тысяч конфликтов. И мне, уважаемый министр, давно хотелось с вами об этом поговорить. С Билэг-Очиром мы давно в дружбе, но с некоторых пор перестали понимать друг друга. — Последние слова сойвон произнес доверительно, и Намнансурэн за них ухватился. — Не найдется ли у вас, почтенный министр, немного времени, чтобы зайти ко мне в мою маленькую юрту? — любезно проговорил сойвон и повел Намнансурэна к большой белой юрте позади дворца.

Юрта была устлана разноцветными коврами и подстилками и украшена золочеными фигурками бурханов.

— Прошу вас занять место в хойморе, — сказал сойвон и распорядился подать чай. Вскоре на столе появились разные яства и бутылка китайского вина в фарфоровой бутылке с золотыми письменами, которую сойвон достал из шкафчика.

К вечеру Намнансурэн вышел из юрты сойвона и, поддерживаемый слугой, едва добрался до коляски.

«Впервые вижу, чтобы господин так напился, — подумал Содном. — Что же случилось?»

Среди ночи Намнансурэн очнулся, обвел глазами стоявших у постели жену и телохранителей, сказал ясно и отчетливо:

— Где я нахожусь? Дома? Государство наше мерзостно, а люди в нем — ничтожны. Да, я люблю своих подданных. И подданные любят меня. Сейчас вы должны погрузить мой труп и возвращаться обратно. — Услышав это, все испугались, заплакали. Тогда Намнансурэн сказал: — Не слушайте, это пьяный бред!