Гром

— Есть у тебя какой-нибудь знакомый аил, кроме ханского? Помоги спрятаться.

— Тут неподалеку живет мой брат. Поедем к нему? — ласково спросила Даваху. «Значит, не здесь суждено мне лечь в землю», — подумал Батбаяр и кивнул. Девушка накинула на плечи Батбаяру свою накидку, чтобы прикрыть его вымазанный глиной дэл, и помогла подняться в седло.

Батбаяр ехал, стиснув зубы, чтобы не закричать от боли. Он не помнил, как добрался до северной окраины Да хурээ, где во дворе, огороженном хашаном из жердей, стоял деревянный домик бедного ламы — старшего брата Даваху. Тот посмотрел на багрово-синее лицо Батбаяра, но расспрашивать ни о чем не стал. Осмотрев раны, он сразу понял, что парня пытали, и десять дней отпаивал его отваром из полевых шампиньонов и травы алтан гагнур, раны смазывал еще горячей собачьей кровью, кормил, поил, выхаживал. Трое суток Батбаяр метался в бреду, а на четвертые болезнь отступила: раны на лице стали заживать.

Очнувшись, Батбаяр вспомнил все, что с ним произошло. «Какая счастливая случайность привела Даваху в то утро в Гандан? Почему я очнулся в дороге? Ведь меня считали мертвым. Откуда во мне взялись силы добрести? И почему я полз именно в ту сторону, а не в другую? Почему судьба даровала мне эту встречу? А может быть, неспроста я встретился с нею впервые в день возведения на престол богдо-гэгэна? Чем отплачу я этой девушке и ее брату за их добро?» Теперь Батбаяр сам убедился в справедливости слов Дашдамбы: «Помогают лишь бедняки».

Даваху прибегала навещать Батбаяра каждый день, радовалась его выздоровлению, присев на край постели, рассказывала последние новости.

— Жаворонок наш повеселел. Скоро защебечет и улетит, — шутила она, а в глазах таилась грусть.

— Какой счастливый случай привел тебя в то утро в Гандан? — спросил однажды Батбаяр.

— Был сорок первый день, как умер ваш нойон. А наша Номин дар ахайтан каждый день посылает меня зажечь лампаду перед Жансрайсэг бурханом и помолиться за будущее перерождение вашего нойона. Когда она, бедняжка, узнала, что На-сайд «отправился в Шамбхалу», чуть не умерла с горя. Наш господин с ней из-за этого рассорился.

— С чего это им ссориться, когда наш хан уже на том свете? — с сомнением спросил Батбаяр.

Уловив в его голосе недоверие, Даваху сказала:

— Так мы с тобой ни о чем не договоримся.

— Ты меня не поняла, — стал оправдываться Батбаяр, стараясь загладить неловкость. — Я знаю, мой нойон и твоя госпожа были очень близки. Но мне непонятно, почему ссора связана со смертью моего господина.

— Что же тут непонятного? Наш хан узнал, что жена любит вашего господина без памяти, и стал ее ругать. «Ты, говорит, продавала тело и душу, разносила политические сплетни. Выпытывала все, что можно, у меня и ламы Билэг-Очира и передавала Намнансурэну. Он заставил тебя наушничать. Ты предательница. Не будет тебе за это прощения ни на земле, ни на небе». Меня господин заподозрил в соучастии. Несколько раз вызывал в орго своего министерства, допрашивал: «Какие вести они велели тебе передавать друг от друга? Не скажешь — удавлю на собственной косе. Будешь знать, как разносить слухи». — По щеке Даваху скатилась на ворот жемчужина-слезинка. — Я ответила, что ничего не знаю, никому ничего не передавала, а уж тем более слухов и сплетен. Вскоре стало известно, что ваш хан скончался. Тогда княгиня Номин дар не стерпела и говорит мужу: «Вы проклинали Намнансурэна, тряслись от страха, как бы он не узнал, что и вы поставили свою подпись под посланием с просьбой ввести китайские войска. Вы отреклись от клятвы, данной на священной горе Богдо-уул. Это на вашей совести его гибель». Наш цэцэн-хан побледнел как смерть и молчит, слова вымолвить не может. Видно, ваш господин умер не своей смертью.

— Наверняка, — вздохнул Батбаяр. — В этом мире правды не найдешь. Взять хоть меня…

Даваху слушала, качала головой, и ее большие черные глаза гневно сверкали.

— Ваш бойда самый последний негодяй. Задумал избавиться от тебя. Наверняка дал следователю взятку, да еще не из собственных денег, а из ханской казны. — Девушке до боли жаль было Батбаяра.

— Наверное, так, — ответил Батбаяр. — Аюур-гуай набросился на добро нойона как волк на отару овец, потерявших хозяина. Что там взятка, он брал из казны, сколько хотел.

Батбаяр и не подозревал, насколько он прав. Аюур бойда преподнес гладкому, словно обкатанный водой голыш, следователю расшитый серебром чепрак ценою в пятьдесят ланов. Не меньше получил и плешивый рябой зайсан, написавший бойде прошение о возбуждении дела, а сам даже поленился проверить, достоверна ли запись «преступник скончался, не выдержав допроса», и закрыл дело.

— Если бойда вдруг увидит тебя, сердце у него разорвется.

— Не разорвется. Всю жизнь он делал подлости, и теперь его ничем не проймешь, как могильщика. Сердце у него словно чугун.

— Да, ты прав. Тогда остается лишь по-мужски спросить с него за все.