Гром

— Если ты сегодня же не приведешь в порядок свои войска и не расквартируешь их в указанном месте, пойдешь под трибунал согласно законам военного времени. Да и сейчас есть все основания расправиться с тобой. В таком дерьме, как ты, Монгольское государство не нуждается. Понятно?

Максаржав отправил вместе с Га одного из своих помощников, которому было поручено проследить за формированием и обучением войск аймака.

Га, словно ошпаренный, выскочил из палатки, даже не вручив главнокомандующему приготовленные для него дары. Утирая кулаком пот с лица, он приказал двум адъютантам следовать за ним и погнал коня в расположение полка.

— Бедняга. И куда так понесся? Ведь старик уже. Не ровен час, убьется насмерть, — сочувственно глядя вслед командиру, проговорил кто-то из его приближенных.

«Да, с таким командиром много не навоюешь, — с горечью думал Батбаяр, идя к палатке, в которой оставил свои вещи. — Га, наверно, собирался попьянствовать вместе с главнокомандующим, но не вышло».

Батбаяр и другие приближенные Га устроили привал и решили подкрепиться барашком, который предназначался главнокомандующему, но не попал к нему.

— Ну что ж, приступим, — улыбнувшись, сказал один из знаменосцев. — Отведаем милостью гуна Максаржава доставшееся нам мясцо. Хоть перед смертью поедим досыта.

— Максаржав настоящий воин! — восхищенно проговорил другой. — До смерти напугал нашего Га. Правду сказать, я и сам струхнул, думал, и нам несдобровать…

Так, переговариваясь друг с другом, сидели они в степи, отдыхали перед грядущими боями.

Полк занял отведенные для него позиции, укрепилась солдатская дисциплина; теперь целыми днями проводились учения. Учились скрытно перебазироваться с места на место, ходить в кавалерийскую атаку с саблями наголо, карабкаться на скалы, штурмовать укрепления. Даже Батбаяру выдали саблю и тоже иногда гоняли на учения. Но большую часть времени он находился при штабе, вел всевозможный учет, переписывал приказы, а то просто лежал возле палатки, ел солдатскую похлебку. Он был в курсе разных новостей и слухов.

Говорили, будто крепостная стена в Кобдо очень толстая, а в самой крепости — две, а то и три полосы укреплений, что маньчжурская кавалерия, неожиданно покинув крепость, напала на передовые части, что цирики в сумерках незаметно подобрались к крепостной стене и обстреляли маньчжуров. Но самым радостным было известие о том, что монгольские отряды наголову разбили маньчжурские войска, спешившие из Шар сумэ на помощь осажденным. Это известие вселяло уверенность в победу.

Шло время. Среди цириков пошли разговоры о том, что главнокомандующего Максаржава посетил его гений-хранитель — грозный бог Чойжин. А это значит, что в ближайшее время от главнокомандующего спуску не будет, что он будет самолично наказывать бандзой тех командиров, которые отлынивают от военных учений.

Другие говорили о его ближайшем помощнике гуне Дамдинсурэне[57] из Барги[58], тот, мол, не наказывает бандзой, у него всегда найдется острое слово, чтобы приструнить нерадивого. Не давая ему рта открыть, он обезоруживает его вопросом: «Волнует тебя судьба родины или не волнует?»

Рассказы о гуне Дамдинсурэне не оставили равнодушным и Батбаяра. Он решил во что бы то ни стало увидеть этого человека.

Вскоре предсказания цириков стали сбываться. Как-то раз Батбаяр увидел возвращавшегося с военных учений командира Га. Тот был явно не в себе: он медленно ехал, припав к луке седла. Слуга помог ему спешиться, и Га, опираясь на его плечо, доплелся до своей палатки. Когда Батбаяр спросил, что случилось, один из приближенных Га, едва сдерживая смех, ответил:

— Осрамился наш командир, ой, осрамился. К нам в полк на учения приехал сегодня главнокомандующий, а нашего разморило на солнышке, вот он и прикорнул в тени. Максаржав увидел его, а командир с перепугу ляпнул, что болен. Максаржав глядел на него, глядел, пощупал пульс и говорит: «Болен, говоришь? Сейчас я тебя быстро вылечу». Взял первую попавшуюся хворостину и давай его стегать пониже спины.

— Поделом ему, — сказал Батбаяр. — А то взял привычку: валяется с утра до полудня. Теперь, я думаю, Максаржав отбил у него охоту спать.

«Сюда бы еще Гомбо бэйсэ, — подумал он. — Командующий его вмиг приструнил бы: не стал бы больше дурачком прикидываться…»

На следующее утро у Га поднялась температура. Батбаяр ухаживал за ним, как за раненым, кипятил воду, поил. Наконец возвратился в свою палатку и только сел отдохнуть, как вошел дюжий парень, одетый в дэл из коричневого тибетского сукна, с франтовато засученными рукавами.

Незнакомец поприветствовал Батбаяра и расплылся в улыбке, обнажив крупные белые зубы. Батбаяр всмотрелся и только тут признал Донрова. Загорелый, с обветренным лицом, он очень изменился и больше походил на китайского торговца, из тех, что, подбоченившись, стоят на толкучке в Урге, чем на деревенского парня. На нем была рубаха из синей чесучи с плоскими серебряными пуговицами, за пояс заткнут длинный кинжал в сандаловых ножнах, сбоку на толстой серебряной цепочке болтался юфтевый, украшенный орнаментом кошелек.