Громче, чем тишина. Первая в России книга о семейном киднеппинге

Когда свидетелем был вызван директор «ПодФМ.ру», то он подтвердил факт моей работы в качестве автора, в частности в указанный период «злостного уклонения», и обозначил причиной задержек выплат заработной платы ссору инвесторов. Данилов записал названия их всех до единого.

На заключительном заседании пришла моя пора в очередной раз давать показания, и мы с Николаевной подготовили целый массив доказательств – копии проездных билетов Новороссийск – Петербург, судебных повесток, а также список подкастов, выпущенных мною за период «злостного уклонения от выплаты алиментов», акты выплат. А также судебные решения, чеки и фотографии игрушек, которые я покупала и возила с собой для Ксюши. Свою речь мне даже не пришлось репетировать, так как я могла излагать все в деталях. Судья Данилов не перебивал, делал пометки, изредка задавал вопросы. Мое заключительное слово длилось не менее полутора часов.

В прениях, когда я была уже эмоционально обесточена, слово взяла Ирина Николаевна, а я лишь говорила: «Поддерживаю слова своего адвоката».

В тот августовский день судья Данилов вынес оправдательный приговор.

Глава 38

Птицы, возвратившись к привычным местам гнездования после зимовки, парили в невесомости. Небольшие пролески и болотистые островки захваченной городом черты лишь чудом пережили градостроительные планы застройщиков. Но теперь они стремительно и бесславно таяли на глазах у равнодушного Петербурга. Птичьим поселениям, неудачно попавшим на пути у спальных районов, больше не было места… Бывшее озеро засыпали, а болото осушили. На месте гнездования были геометрично вбиты серые балки. Там, где раньше была опушка, теперь неуклюже торчали строительные леса.

Птицы упорно кружили над своими бывшими гнездами. Кружили и кричали. Не было метафоры лучше, и, наблюдая за птицами, я словно была одной из них. Надломанные трактором колосья тихо шелестели, пригибаясь к земле, и выпрямлялись, касаясь невозмутимых бетонных конструкций. В птичьих криках и парении над исчезнувшими гнездами было не только прерванное движение жизни, но, по сути, ее конец.

Меня всегда интересовало, как перелетные птицы находят дорогу и почему всегда возвращаются туда, где они вывелись в прошлом году? Почему не теряют направление и почему возвращаются оттуда, где тепло и достаточно пропитания? И что заставляет птиц растить потомство в тех же местах, где выросли они сами? Наконец, насколько сильны законы природы, заставляющие птиц совершать перелеты между континентами в поисках родного дома?

При дальних перелетах для птиц наибольшее значение имели, по-видимому, не наземные, а небесные ориентиры: солнце – днем, луна и звезды – ночью. Многие птицы, чтобы не потерять в полете друг друга, особенно ночью, издавали особые звуки, они кричали и даже пели. Только люди почему-то больше не поют. Люди теряют друг друга… Люди забыли дорогу домой.

Я вспомнила колыбельные, которые начала петь Ксюше, когда она еще даже не родилась и была у меня внутри. Беременность была нашим полетом навстречу друг другу…

…Я понимала, что птицы больше не вернутся сюда. Будто прощаясь, они долго не улетали и кружили над стройкой. Их крики будили меня, и, глядя на них, я стала понимать, как, должно быть, выглядит жизнь, когда все пропало. Редкие камыши, которыми раньше было усыпано озеро, теперь, извиняясь, кланялись железным сваям. Они казались мне последними камышами на этой планете. Вопреки законам природы здесь возводился 19-этажный дом. Об этом свидетельствовала табличка на синем заборе.

Затем пришла осень. Осень в Петербурге пахла смертью.

Однажды я заметила, что на голове у меня не осталось и половины волос. Они выпадали бесшумно, а на месте бывших локонов ощущался лед. Проводя пальцами по голове, я начинала мерзнуть. Не могла согреться, даже прячась под одеялом. Но еще более леденящим было ощущение своей исключенности. Я стала исключенной – из своей семьи, из жизни моего ребенка. Я чувствовала себя чужой в своей стране, чужой в своем времени. Я была чужой даже самой себе… Я перестала понимать, какого цвета мои слезы.

Возвращалась домой от врача-трихолога, и всю дорогу в голове крутились слова: «Вторая степень алопеции». Именно эти три слова, отведя лупу от моего скальпа, произнесла врач.

«Вторая степень алопеции», – медленно повторяла я каждое из этих слов, будто пробуя их на вкус, и наконец заглотила всю фразу целиком, как горькую безжалостную пилюлю, которую протянула мне жизнь.

Очередная повестка о предстоящем суде ждала меня в дверной ручке. В повестке было написано, что апелляция на приговор Данилова состоится уже завтра. Это значило то, что Проценко и прокурор не собирались оставлять оправдательный приговор в действии. Я почувствовала тошноту, и то, как поднимается температура. Утром следующего дня я обратилась в поликлинику, чтобы получить справку. Она должна была освободить меня от ненавистного суда. Офис адвоката Николаевны располагался совсем недалеко от дома, и, занеся ей справку от врача, я вернулась домой, упав в полном бессилии на кровать.