Громче, чем тишина. Первая в России книга о семейном киднеппинге

Дверь была открыта, и я вошла. С последнего этажа слышались голоса. Я поднялась по массивной мраморной лестнице, попутно удивляясь огромному незадействованному пространству внутри дома. Маша уже осматривала нашу комнату, которая была соединена деревянной дверью с чуланом-мансардой. Перед комнатой была то ли веранда, то ли гостиная, за столом которой сидели люди, курили и разговаривали. По атмосфере это место общего пользования напоминало питерскую коммуналку. Я вышла с веранды на широкий полукруглый балкон «Трапезунда», и передо мной открылся божественный вид – весь город был как ладони. Подсвеченная бухта отражалась в мерцающем море, а заходившие в порт баржи казались игрушечными.

Маша уже хлопотала «за тазики, занавески и постельное белье».

– Сейчас Владимир Ильич принесет нам ключи, и можно будет въезжать, – сообщила Маша, осматривая тумбочки. Комната наша выглядела более чем скромно: две кровати и две тумбы да письменный стол перед большим окном, за которым – кромешная тьма и ни капли света, даже от фонаря.

– Владимир Ильич – не очень греческое имя, – заметила я.

– Так это не сам хозяин, а его распорядитель! – радостно ответила Маша.

Через несколько минут в дверях появился Владимир Ильич, в одной руке он держал таз, в другой – пачку чистого неглаженного белья. Мы прошли в чулан. «Зимой здесь можно хранить продукты», – по-хозяйски заметил Владимир Ильич. На вид он казался человеком ученым, даже несмотря на тазик в руках. Это и заставило меня спросить его о значении слова «Трапезунд».

– Так это же, как его, древний греческий город, на том берегу Черного моря, – Владимир Ильич махнул рукой куда-то вдаль, и мы с Машей посмотрели в сторону окна в чулане. – В Малой Азии находится. Ныне, как его, Турция, а некогда часть Понтийского царства. Основан город еще до нашей эры, да. Тут ведь кругом были греческие колонии. Ну, вы знаете, раз исторический заканчивали? – Владимир Ильич удивил даже Машу, которая знала историю лучше меня. Он явно был человеком образованным, но пользовался своим багажом редко, решая в основном хозяйственные задачи по дому. – Сначала Трапезунд был центром византийской провинции Первая Армения. Слышали про такую? А затем стал последним осколком Византии, – мы с Машей переглянулись и подошли к маленькому окну, чтобы разглядеть в нем немного осколков хоть какой-нибудь империи, но увидели лишь фонари на баржах, ожидавших входа в Цемесскую бухту.

– А куда выходят окна в комнате? – неожиданно спросила я.

– Так это же, как его, кладбище здесь, – как будто поразился нашей неосведомленностью Владимир Ильич. – Кладбище, «Солнечное» называется. Завтра, как рассветет, вы сами увидите. Закрытое оно, не действует уже.

Когда наступило завтра, я посмотрела в окно и все поняла. «Трапезунд» неслучайно расположился в этом, почти стратегическом, месте. Спрятавшись от всех в аппендиксе, он, с одной стороны, присматривал за вечностью тех, кто покоился на «Солнечном» кладбище, а с другой – наблюдал за жизнью города сверху, будто ангел-хранитель, обреченно принимая на себя все природные ненастья, свистящие норд-осты и завывающие вьюги. В этом месте случайные прохожие не появлялись, и хозяина Константина это обстоятельство, кажется, не смущало, а даже устраивало. Зато те немногие, что забредали в этот дом на краю дороги, оставались здесь надолго.

Глава 19

Когда стало известно, что дело отправлено в Новороссийск и уже назначили дату первого заседания, в моей жизни стали происходить необъяснимые вещи. Я очень волновалась за адвоката Сашу. Его мобильный не отвечал, о состоянии Сашиного здоровья ничего не было известно. Мне хотелось думать, что ничего серьезного произойти не могло, ведь вредных привычек Александр не имел и проблем со здоровьем, кажется, тоже.

Я помнила о том, как мой первый адвокат взялся помогать мне и как мы сразу отправились в Новороссийск. 13 сентября именно Александр приложил неимоверные усилия, оказав давление на опеку, милицию, уговорив Рому, чтобы я смогла целых сорок минут держать в объятиях своего ребенка! Его не испугали ни закрытая дверь, ни шипение свекрови, ни мое предобморочное состояние. Потом, когда Ксюшу оторвали от меня и унесли в дом, а я была не в силах двинуться с места, продолжая переговариваться с дочкой через стены, Саша увел меня, успокоил, вывез из города. Ведь мне тогда не помогла бы и лошадиная доза успокоительного. Саша был рядом и когда мы ехали по темной дороге в Краснодар, и пока ждали до самого утра вылета самолета.

Наконец, после бесконечно долгих гудков я получила от своего адвоката смс: «В больнице, с температурой, не могу разговаривать, пропал голос, материалы скину почтой, как доберусь до компьютера».

Суд приближался, вопросы накапливались, а дозвониться до Саши не удавалось. Когда я вернулась в Питер, то сразу поехала к адвокату в больницу.