Громовой Кулак (СИ)

— Мы не прокляты, — сухо ответил Ильгамут, словно прочтя все ее мысли по одному лишь взгляду. И в его карих, подведенных синевой глазах, вспыхнуло яростное пламя Азарота. — Даже обрушься на нас ненависть тысячи демонов, она не достигнет нашего порога, ибо с нами Таш. Я любил твоего сына, как своего собственного. И ничто из того, что ты уже совершила и совершишь впредь, не заставит меня отвернуться от тебя. Если такова воля богов, и я не буду не в силах прийти на помощь твоему брату, то отомщу за него так, что истории об этом будут передаваться из уст в уста на протяжении еще тысячи лет.

Джанаан не ответила. Не словами. Схватила его лицо в ладони и целовала, пока он не отстранился сам. И не ушел, оставив ее во главе сатрапии. Забрав с собой половину ее сердца. Вторую половину, ведь первая уже была в Ташбаане. И теперь ей только и оставалось, что бессильно шипеть на нерасторопных слуг.

— Люди работают слишком медленно! Как часто их поят?! Вы ждете, когда они начнут умирать от жары, лишая нас способных копать рук?!

— Поверьте, моя госпожа, у них всего в избытке! И эти нечестивцы должны ежечасно возносить хвалу богам уже за то, что вы позволили вывести их на свет солнца и снять с них кандалы! Когда за их преступления следовало бы навечно замуровать их во тьме!

— Нечестивцы?! Ха! Характер тархана Анрадина был известен мне лучше вашего! Ты! — крикнула она ближайшему рабу, выбрасывавшему песок из широкого канала, почти соединенного с руслом реки. — За что Анрадин приговорил тебя к цепям?!

— Мой сын украл у него коня, пресветлая госпожа, — ответил, медленно выпрямившись и схватившись за ноющую спину, седеющий старик с изрезанным глубокими морщинами лицом. И тяжело оперся на лопату.

— Коня? — повторила Джанаан, удивленно подняв брови.

— Да, госпожа. И приговор тархана Анрадина был справедлив. Позор моим сединам, ибо я воспитал лишь вора, забывшего о верности и почтении к тем, кто стоит выше него.

Подумать только, фыркнула в мыслях Джанаан. Коня у благородного господина увели. И ладно бы, он отправил кого-то в шахты за более тяжкое преступление, но пропажа обыкновенного животного, к тому же возложенная на плечи другого человека…

Тут она, признаться, слукавила. И сама прекрасно это знала. Возлюбленный брат за конокрадство снял бы с вора голову. Но всё же с вора. Не с его отца. И если бы этот вор сумел вывести за ворота хоть одного из рабадашевых коней. Дьявол бы и вовсе затоптал несчастного на месте, вздумай тот только протянуть руку к его лоснящейся черной морде.

— Я обещаю, — начала Джанаан, но осеклась и потянула кобылу в сторону, чтобы ее видело как можно больше людей. — Я обещаю свободу от цепей каждому из вас, кто не был осужден за убийство или насилие над женщиной! Свободу и кошель серебра!

Только бы они выстояли перед лицом надвигающейся стихии. Иначе Ильгамут напрасно проливает кровь на границах.

Она не может его подвести.

***

От непрерывно скрипящего седла уже ныла спина и гудели ноги. Дни сливались в единую пелену пыльных трактов и отражающей солнце воды, какофонии сотен голосов в окружающей отца свите и раболепных взглядов на тысячах одинаково перемазанных грязью лиц.

— Господин… — шелестели всё новые толпы вышедших на поля людей, падая ниц на размытую землю. — Повелитель…

Отец кивал. Коротко давал знак подняться. Обещал награду каждому, кто сражался с разбушевавшейся рекой. А Сармад мечтал лишь о том, чтобы очередной день наконец закончился и он мог рухнуть на пышно взбитую перину и хоть ненадолго забыться сном. Не думая о том, что на рассвете его вновь поднимут на поспешный завтрак и подведут уже оседланного коня, стоит ему только отложить нож и вилку.

Он даже завидовал красавице-мачехе, махавшей толпам потрясенных людей из шелкового паланкина в ярких узорах цветов и павлиньих перьев.

— Мир вам, добрые люди! — кричала она звонким голосом и вздыхала по вечерам, что от этих вечных улыбок у нее уже сводит скулы. Не то, чтобы жаловалась всерьез, но Сармад раздраженно думал о том, как он в очередной раз валился с коня мешком, пока мачеха выпархивала из паланкина райской птицей, приняв руку отца. Которую тот подавал скорее из вежливости.

Вот уж верно, притомилась красавица, — фыркнул Сармад в мыслях, когда копыта его коня вновь застучали по спасительному мрамору во внутреннем дворе очередного дворца, а шедшие впереди рабы уже поставили паланкин, и мачеха со вздохом откинула край шелкового полога.

— Ужасная жара, мой господин, — посетовала она, войдя в светлые покои с узорчатыми деревянными решетками на окнах, и зажурчала водой из серебряного кувшина, чтобы омыть лицо и руки перед тем, как сесть за накрытый к ужину стол. Сармад проковылял следом на негнущихся ногах, разматывая скрывавший лицо платок, и рухнул на ближайшую кушетку, не глядя сбросив сапоги. Кто-то сноровисто поставил рядом таз с ледяной водой, чтобы остудить горящие от усталости ступни. Слава Ташу!