Грот в Ущелье Женщин

– Давайте лучше познакомимся. И катер ждет вас. Меня зовут Евгением Александровичем. Я – заместитель Северина Лукьяновича. А это – Павел Гранский.

Я посторонился, представляя ефрейтора Гранского (до этого он стоял у меня за спиной), и тот сразу же шагнул к девушке и подал ей букетик ромашек.

– У вас оранжерея? – удивленно спросила она, с наслаждением нюхая цветы. – И пахнут, как наши, подмосковные.

– Ниспосланная нам благодать. Природа одаривает нас, пограничников. Любит нас.

Ого! вот она – молодость.

А девушка протянула руку Гранскому и, улыбнувшись кокетливо, проговорила.

– Меня Катей зовут.

– Меня – Елизавета Кирьяновна, – отрекомендовалась теща Полосухина, повернувшись к дочери, взяла у нее цветы. – Правда, что ли, что живые они? – понюхала и удивленно воскликнула: – Ишь ты, а говорили – Север. Лучше наших.

– А что, Оля о ромашках не говорила?

– Ни о чем она не говорила! – сердито ответила Елизавета Кирьяновна и спросила настойчиво: – Пошли, что ли? Или вертаться, раз Северина нет?

– Катер у трапа, Елизавета Кирьяновна.

– Что тогда стоите? Берите чемоданы. И вот сумка еще.

Через несколько минут катер отвалил от трапа и, обогнув теплоход, взял курс к заставскому причалу. Елизавета Кирьяновна, рассевшись на середине скамейки, поворачивала голову то вправо, то влево, отчего походила на большую заводную куклу, и все охала:

– Ишь, прелесть какая. Не наглядишься!

А Катя с Гранским стояли на носу и о чем-то негромко разговаривали.

– Ишь ты, птиц-то, птиц! – восторгалась Елизавета Кирьяновеа. – А тоже боятся. И тут им, бедняжкам, покоя нет. Ишь, как улепетывают!

Точно подмечено. Тупики, кайры и бакланы не взлетали, когда приближался наш катер, а, хлопая пугливо крыльями по воде, с шумом улепетывали либо вперед по курсу, либо в сторону.

– А что там? Неужто, лебедушки?

– Да. Они.

– В раю живете! Истинно – в раю. Лебедь вольный – вот он. Ишь ты! Это тебе не зоопарковский облезлый…

Катер вошел в устье и, сбавив обороты, заскользил мимо гладкого утеса, высокого, угрюмого, несмотря на солнечный день. Притихла Елизавета Кирьяновна, нахохлилась. Я даже улыбнулся, увидев столь резкую перемену в настроении гостьи. Мне ведь тоже, когда проходили мы здесь первый раз, жутковато стало. Неуютно.

Прошли Чертов мост и, обогнув перекат перед Страшной Кипакой, проскочили на малых оборотах в затон к причалу.

– Прошу вас, – предложил я руку Елизавете Кирьяновне, и она будто машинально поднялась. Все еще не могла, видно, побороть робость. Оглянулась на Страшную Кипаку и торопливо вылезла на причал. И снова стала прежней. Как подменили. Расправилась горделиво, громко и недовольно спросила:

– Где же та кособокая избушка, о которой Оля говорила? Ишь ты – хоромы какие! Любо-дорого.

– Вон там, на том берегу. А здесь еще не успели обжиться, – пояснил я и добавил: – Пойдемте. Лена, жена моя, ждет вас. Пока Северин Лукьянович не вернется, у нас поживете.

– Ишь ты! У нас… Теща приехала, а ей места у зятя нет! Или уж – из родни вон? Другую завел?

– Мама!..

– Не мамайся! Сама разберусь.

– Дело в другом, Елизавета Кирьяновна. Мебель он не успел распаковать.

– Ишь, беда какая?! У нас с Катей рук, что ли, нет? Да и он, – она кивнула на Павла, – поможет. С удовольствием. И ты, мил человек, не откажешься теще начальника своего пособить. Иль не права я?

– Вы – гостья.

– Ишь, ускользнул ловко. Ну ладно, права я иль не права, а будет все одно по-моему.

А Катя уже присела у первого, маленького, в пять тощих цветков ромашкового кустика и нежно прикоснулась к ним рукой.

– Милые какие. Ветрено и холодно вам…

– Чудо Севера. На всем побережье Кольского больше не найти такой поляны, – с гордостью, словно он творец этой поляны, пояснил Гранский. – Мы их, как зеницу ока оберегаем.

– Пошли, дочка. Налюбуемся еще на цветочки, – поторопила Катю Елизавета Кирьяновна и повелительно бросила мне: – Давай, веди, показывай путь.

Я пошагал по дорожке вперед, а она время от времени выплескивала восторженные реплики:

– Ишь, кирпичный дом. Красавец. Это тебе не цельнопанельный. Забор-то, забор! Как у нас вокруг больших дач. Цветы, ишь, как глаз радуют. Чего не жить тут? Лучше курорта всякого.

И квартиру Полосухина она рассматривала так же шумно. Удивлялась газовой плите, туалету, удивлялась отделке: «В Москве и то так не строят!» – удивлялась просторным, полным света комнатам, а потом сбросила свое клетчатое пальто, модную шляпу, поправила заколки на жиденьком седом пучке волос, который был собран почти на самой макушке и делал Елизавету Кирьяновну похожей на задиристую клушу, и властно скомандовала:

– Хватит прохлаждаться!

Но мне так и не пришлось помогать теще Полосухина: вошла Лена и пригласила гостей к себе на обед. Елизавета Кирьяновна, порассуждав вслух, что лучше, пообедать ли вначале или расставить мебель, пришла все же к решению отозваться на приглашение Лены; но только мы вошли в нашу квартиру, только Елизавета Кирьяновна засюсюкала над кроваткой Олега, пытаясь обратить на себя внимание ребенка «козой бодатой», как зазвонил телефон. Дежурный по заставе доложил: