Гротенберг. Песнь старого города

Забавно. Он никогда не походил на наемника. Даже не так, встреть я его просто на улице мельком, решил бы, что это стражник, притом весьма высокого ранга. Даже сейчас, когда на нем были не массивные доспехи, а за спиной не было щита, он походил на аристократа. От черт лица — таких правильных и острых — до осанки и манер.

В полной тишине мы покинули паб, выходя на улицы Гротенберга. Недавний ливень ещё давал о себе знать ночным туманом. Он приглушал свет фонарей, рассеивал его, делая улицы похожими на те, что я иногда видел в своих снах. Я слышал, как там, вдали, звенит колокол. Вероятно, только-только закончилась служба.

Мимо проходили люди. То рабочие, выходящие в ночную смену в порту, то стражники, ищущие легкую «жертву». Ещё немного, и выйдут на улицы те, за кем они гоняются — самые темные дела совершаются ночью. Проезжали мимо и обозы, скрипя колесами. Верхом пробегали гонцы, доставляя письма в округ особняков. Мы, меж тем, прошли площадь. Краска на влажных камнях практически не была видна. Жрицы Храма проходились по ней, восстанавливая потерянный контур, переговаривались друг с другом, интересовались, как чувствовать будет себя первый Жрец, проводящий церемонию. Здесь, пожалуй, было больше всего людей, но никто не обращал на нас никакого внимания.

Холодный воздух пытался забраться под плащ, отчего я запахнулся посильнее. Уже вскоре я понял, куда мы движемся. Храм вырастал перед нами, словно массивная фигура, и я на миг даже пожалел, что согласился пройтись.

— Диор, чем они тебя прищучили? — Спросил я, наконец. Если так бы продолжилось, мои мысли непреклонно двинулись бы в сторону моей семьи.

Наш «паладин» ответил далеко не сразу. Его лицо помрачнело.

— За убийство.

Вот уж удивил, конечно! Многие из нас убивали. Поймав мой скептический взгляд, Диор стыдливо отвел свой. Ясно...

— Меня подослали отравить герцога Мэйнард и его супругу. — Он не смотрел на меня. Только вперед, но взгляд его затуманился, будто был где-то далеко. — Они уже много лет приносили в духовенство магические практики, что не нравилось Первому. Мне нужно было похитить документы после отравления, с которыми они хотели выступить на Совете. Но...

«Все, как обычно и бывает, пошло не по плану» — подумал я.

— Герцог в тот день был не один, и я отравил старшего сына барона Керца, присланного королем в качестве посла к наместнику. Король поручил от имени короны расследовать, кто в этом виновен. Однако я и подумать не мог, что каким-то образом их расследование вышло удачным, поскольку никто не пришел меня арестовывать. Многие годы уже прошли с тех пор.

Я даже, кажется, об этом слышал. Вскользь, поскольку тогда у меня была другая жизнь, но как переполошились стражники, было заметно любому, кто жил в городе. Патрули, допросы. Отлавливали кого попало, где попало, если ты просто выглядишь «не так». Население было раздражено выходками стражи, а с бандитами так и вовсе были столкновения, яростные и кровопролитные — многие горожане просто из дома не высовывались по мере возможностей. Округ особняков ограничили для посещения. Как жаловались гонцы, что письма передают не из рук в руки, а через стражу! Неприятное было время. Напряженное.

— Керц был ещё мальчишкой. — Проговорил Диор.

— Ты же знаешь... в нашем деле могут быть невинные жертвы. Ты не мог знать, что именно в тот день будут гости,— я поморщился. — Тем более, такие важные... — Как много у нас пойдет не так, при нашем плане, сшитом лишь на планах помещений, да распорядках дня? Как много может пойти не так именно в эту ночь?

— Нет. Дело не только в этом.

Мы стояли на пороге Храма. Взгляд капитана был обращен, вопреки моим ожиданиям, не на центральную фигуру собора — Аннориэл — а на воина, скорбно склонившего голову, и удерживающего меч в обеих руках, Кирана. Божество правосудия в позднем веровании.

Печально известный своим смирением Палач культа, мне всегда казался странным выбором для поклонения. Посудите сами: могучий воин, проливший много крови, со времен основания культа совершенно отказался от насилия, стал праведным судьей, прощая своих последователей, прощая им прегрешения.

До того момента, пока он не понял, что прощение не исцеляет души — кто бы сомневался! — и был так поражен этим фактом, что оставил своих последователей на необозначенное время. Самый мой любимый фрагмент старого Пути, заклейменного ныне духовенством, является разговором Ваканта и Кирана. В нем владыка магии, предлагает Кирану сменить его искрящиеся чистотой латы на походный плащ, и кожаную тунику, и пойти в народ, и поглядеть на то, чем же заняты те, кто просил много лет прощения за их жизнь. Согласный на такую прогулку хранитель правосудия, гуляет вместе с Вакантом, принявшим обличие подростка, и наблюдает за людьми. Многих из них Киран знает в лицо, поскольку в то время как говорит писание, божества посредников не имели, и проводили все церемонии лично. (Тоже, стоит сказать, звучит сомнительно, если задуматься)