Гротески

Тогда все трое отправились вниз, в подвал. Там они отперли хитроумные замки и вошли в переднюю комнату. Художник приказал служителю развести огонь в камине, и скоро по всей комнате распространилась приятная теплота. В это время Джек расставил принесенные им с собой складной мольберт и ящики с красками. После того художник вручил служителю обещанные деньги, а Джеку дал еще больше денег, но сколько точно – неизвестно. Очевидно, это был остаток суммы, полученный с лорда Иллингворта, потому что у Гамильтона потом не было найдено ни одного шиллинга. Затем художник приказал обоим уходить, и они ушли, а он запер за ними изнутри двери. Оба компаньона отправились в помещение к швейцару и распили там по стакану грога за свои заслуги. Натурщик после этого откланялся, а служитель заснул сном праведника и проспал до шести часов утра, пока не явился на смену ему другой сторож. Он пошел домой, поспал там еще часа два, а затем стал раздумывать, как ему поступить далее. Несомненно, история рано или поздно должна всплыть наружу. Ясно также и то, что его тогда призовут к ответу. Но, впрочем, что с того? Ведь он не совершил ничего такого, что может очернить его перед законом. Украдено-то, наверное, ничего и не было, в этом ему поклялся художник самою святою клятвой. Деньги же на всякий случай припрятаны в надежном месте…

И он сел и в самом благодушном настроении написал в правление музея донесение, где обстоятельно описал все, как было. Свое признание он сам и отнес в музей. Это было в пять часов пополудни, директор уже собирался идти домой. Он прочел письмо, осмотрел шкаф, убедился в пропаже ключа и кинулся с несколькими служащими в подвал – узнать, что там творится. Но железная дверь с хитрыми замками не поддавалась. Директор приказал позвать слесаря и заодно полицию. После четырехчасовой работы удалось при помощи зубил и молотков взломать дверь, и она с грохотом упала в переднюю комнату. Директор и служащие кинулись туда… но на них пахнуло таким ужасным зловонием, что все, словно одурманенные, невольно попятились назад. Директор завязал себе носовым платком нос и рот и пробежал через переднюю комнату в ледяной зал. Глыба была расколота поперек, а ее обитательница… исчезла.

И вдруг откуда-то из угла послышался жалобный стон, в котором едва можно было узнать человеческий голос. Крепко стиснутый двумя глыбами льда, почти замерзший, с темной запекшеюся кровью на лице и руках, в одной рубахе, сидел там Джон Гамильтон Ллевелин. Глаза его лезли из орбит, на губах пузырилась пена. С большим трудом удалось вытащить его из льда. На все вопросы он отвечал лишь бессмысленным лепетом; когда его привели в переднюю, он закричал как одержимый и стал отбиваться руками и ногами. Четверке служителей еле удалось утихомирить его, но стоило им приблизиться к двери, как он снова с диким воем вырвался от них и зажался в самый отдаленный угол. Безумный страх перед передней комнатой придавал такую энергию его наполовину околевшему телу, что не оставалось ничего другого, как только связать его по рукам и ногам и вынести, как колоду. И даже тогда он вырвался как-то и с ужасающим криком рухнул на пол у двери; он сильно ударился головой об лед и лег без чувств.

Только в таком состоянии его и смогли отправить в больницу. Оттуда через четыре месяца он был переведен в дом умалишенных в Брайтоне. Я навещал его там; он имел самый плачевный вид – оба уха, нос и четыре пальца левой руки у него были отморожены. Все его тело непрерывно сотрясал ужасный хриплый кашель – очевидно, в довершение всего он в ту же ужасную ночь в ледяной зале заработал еще и чахотку. Мне стало ясно, что конец его близок. Дар речи так к нему и не возвратился, и никаких просветлений не предвидится. Со дня на ночь его терзает сокрушительный бред преследования, так что он ни на мгновение не может оставаться без присмотра.

– Что же, однако, произошло в ту ночь в музее?

– Мне стоило немалого труда собрать и сопоставить все, даже незначительнейшие моменты, чтобы вырисовать более-менее ясную картину происшествия. Я перерыл все его папки и портфели. Там нашелся рисунок, здесь две-три записи от руки, объясняющие, о чем он там фантазировал… конечно, многое – гипотезы, но я думаю, что и в них не так уж много неверного.