Гротески

Джон Гамильтон Ллевелин был фантаст. Или философ, что, в сущности, одно и то же. Однажды вечером несколько лет тому назад я встретил его на улице, он только что вскочил в кеб и поехал в обсерваторию. Я тогда последовал за ним. Он был там хорошо знаком со всеми, посещал это место с самого своего детства – так вот, как у всех заядлых астрономов, так и у него смешивались представления о времени и пространстве. Астроном видит звезды, чей свет в одну секунду пробегают тысячи миллионов миль. Колоссальные величины, которыми он привык оперировать, неизбежно делают его мозг менее чутким к убогим горизонтам нашей земной жизни. А если наблюдатель звезд еще и художник, как Гамильтон, одаренный воображением и фантазией, то борьба его духа с материей должна вырасти до грандиозных размеров. С этой точки зрения ты, думаю, сможешь понять его удивительные картины, которые приобрел в наследство Боулдер.

Так проходил свой жизненный путь Гамильтон, всегда с отпечатком бесконечности в сердце. Все окружающее казалось ему сиюминутной пылью: грязь из уличной лужи и дивная красавица – совершенно одинаково. Этот взгляд предохранял его от той духовной реакции, которую принято называть любовью. Для того чтобы Джона завоевала женщина, должно было сбыться нечто совершенно несбыточное. Должна была явиться красавица, что стояла бы превыше времени и пространства, как и он сам. И это невозможное сбылось. Странствующий рыцарь нашел в недрах туманного, вонючего Лондона спящую красавицу, заколдованную принцессу. Не поразительно ли это? Молодая прекрасная женщина, которая за много тысяч лет перед тем жила где-то в Сибири, явилась к нему в Лондон, чтобы стать его моделью. Иногда ему казалось, что она смотрит на него долго, с нежностью, не опуская ресниц. Что она хочет сказать ему? Не то ли, что она невредимо прошла через невероятную мглу столетий, чтобы найти его? Как спящая красавица, она покоилась мертвым сном в сибирских льдах, ожидая своего рыцаря…

«Но ведь она – мертвая!» – быть может, говорил он себе. Но что же с того? Если она мертвая, значит ли это, что ее нельзя уже любить? Пигмалион любил статую – и вдохнул в нее как-то жизнь; Иисус Христос своей всечеловеческой любовью вернул мертвой дочери Иаира[24] жизнь. Чудо? Да, чудо! Но разве эта спящая во льду девушка – не чудо? В конце концов, что поистине мертво в этом мире? Разве мертва земля, дающая жизнь цветам? Разве мертв камень, творящий кристаллы? Или капля воды, которая создает на замерзшем окне чудные папоротники и мхи? Смерти нет, и девушка во льдах, победив всемогущее Время, это доказала, вопреки тысячам лет оставшись красивой и юной. Цезарь и Клеопатра, Гёте и Шекспир, Наполеон и Микеланджело – всех этих величайших и сильнейших мужей мира растоптала пята Времени, точно кивсяков на людной дороге, но маленькая хрупкая азиатка ударила Время по лицу своей белой ручкой и заставила этого величайшего из всех убийц отступить перед нею.

Джон Ллевелин думал об этом, мечтал, удивлялся… и в конце концов влюбился.

Чем чаще он посещал ледяной дворец, чтобы рисовать свою прекрасную даму, тем яснее рисовалась в его воображении картина, которую он задумал создать, великая картина его жизни: победа человеческой красоты над Вечностью. Это была миссия заколдованной принцессы, для того она и пришла к нему. В его мечтательной душе рос и распускался тот великолепный цветок, который только однажды в тысячу лет расцветает для человечества, – любовь и искусство, соединенные в одном чистом восприятии.

Но не в плену у льдов хотел он запечатлеть свою любимую. Свободная, смеющаяся, должна была она покоиться на скале, с легким прутиком в руке; а пред нею – убийственный Хронос, бессильный, укрощенный ее победной молодостью. Эта картина должна была дать людям сознание их божественности – самый прекрасный подарок, какой они только могли получить когда-либо! Он, со своей переливающейся творческой силой в груди, и она, эта прекраснейшая женщина, поправшая века, – они осуществят вдвоем невероятное.

Мало-помалу в нем зрела, таким образом, мысль освободить ее из ледяной глыбы. Трудности, которые приходилось преодолеть для этого, лишь пришпоривали и возбуждали его. Его фактотум Джек – из тех натурщиков, которые на все руки мастера, единственный человек, посвященный в его план, – сумел представить ему задумку еще более опасной и трудной, чтобы выжать из своего патрона как можно больше денег: он внушил художнику мысль, что служащих музея можно подкупить только чудовищными суммами. Отсюда все его бедовые попытки добыть денег у ростовщиков. Меж тем по распоряжению директора ему был закрыт доступ в ледяную залу, и Ллевелин буквально осатанел; жажда освободить свою возлюбленную и создать вместе с ней величайший дар для человечества разрасталась в нем в эти одинокие часы до небывалых величин.