Гроза

Ночью Сашу снова дернули на вызов. Чкалова, 78, первый подъезд. Он собирался быстро, боясь разбудить спящую Лизу, только обуваясь, в темноте, опрокинул какую-то коробку и поскорее сбежал. Едва дверь закрылась, Лиза открыла глаза, невидяще уставившись в темноту. Его опять вызвали, и он сорвался, плевав на нее. За время совместной жизни она так и не могла понять, что так манит его на работу, какой чертов долг мужу важнее, чем она? Вопрос был один, а ответа не было вовсе. При попытке разговора Саня срывался, начинался скандал. Заснуть не удалось до утра.

Распластанный на асфальте труп совсем молодой девчонки потерял сходство с человеком. Иногда в книгах для усиления театральности пишут, что ее кровь и мозг брызнули на камень из расплющившейся головы. Интересно, что бы подумал такой писатель, доведись ему это увидеть? Не самое приятное зрелище, уж поверьте. Смерть не бывает красива, ей не нужны пространные описания и излишне громкие речи, она предпочитает тишину. Нас, её бесстрастных хотя бы внешне санитаров, не волнует, не должно волновать зрелище тощего подросткового тела, асфальтом превращенного в рагу, поймите горечь нашего цинизма. Но мы обязаны выяснить, что творилось в мозгу до этого.

Возле девушки толпились врачи, всхлипывала какая-то женщина, видимо мать. И даже в половине третьего утра, кругом суетились зеваки. Это бесплатное шоу, спектакль на потеху почтеннейшей публике. Сейчас, сидя на корточках возле тела и пытаясь собрать хоть немного вразумительной информации, Саша и сам ощущал себя клоуном, играющим на унизительно дешевых подмостках. Верным арлекином, смешащим дорогих гостей. Некогда было думать по стандарту о том, что дома его ждет уютная жена, а он обязан мерзнуть здесь, что девочка – очередная дура, потому что явно перед ними классика суицида. Некогда, но непрошеные мысли толпой лезли в голову. С отдела на выезд дернули Эдика Бернса, который стоял теперь, как коршун, над криминалистом Лебедевым, зевавшим и протиравшим глаза. Тер почему-то только левый. Лебедев почти силком притащил растрепанную, взахлеб рыдающую женщину. Михеев, откровенно говоря, робел перед таким горем и остро чувствовал собственное ничтожество.

– Зачем она так? – наивно, с почти детской обидой спрашивала у снующих вокруг манекенов женщина. Простоволосая, наспех закутавшаяся в какой-то серый платок, замерзшая, она, как заведенная, металась от одного оперативника к другому, заглядывая им в глаза, и чего-то не находя в них. Может быть, сострадания. Она внезапно застыла на месте, расширенными глазами впившись в лужу на асфальте, на тонкую корку разломанного льда на талой воде. И осеклась, не находя ответа, в полуобмороке осела на мокрую грязь, не замечая поддерживающего ее за локоть Саню. – Вы не думайте, я не сошла с ума, я просто не понимаю, не понимаю – голос сорвался в шепот.

– Как ее звали? – пробормотал Михеев, теряя остатки хладнокровия. Допрашивать должен был Бернс, но он уже сорвался, раздав им всем поручения, а сам уехал. Отчасти поэтому оперативник не слишком любил следователей, ездивших на них, считая их наглыми выскочками, норовящими показать служебное рвение. Теперь отдуваться и утешать Татьяну Курцеву, как ему сообщил фельдшер с только что уехавшей с трупом скорой, придется ему. Но разве поможешь тому, кому плевать на любую помощь?

– Женя– наконец ответила женщина. Сейчас она была способна давать только односложные фразы, Михеев приготовил папку с бумагой, чтобы писать черновик объяснения. Лист А4 помялся, пришлось торопиться, разглаживать его на колене. Впопыхах, он его еще и порвал, достал новый. Женщина на его действия не реагировала, щурясь на мигавшие огни полицейской сирены.

–Она училась здесь? В каком классе? – он заговорил с напором, пытаясь немного встряхнуть женщину, заставить ее отойти от шока. Его еще нет в полной мере, она еще не верит, не осознает, боится осознать до конца. Как застреленный на поле боя солдат, который машинально продолжает бежать, пока не запнется и не упадет, уже после смерти разбив лоб о комья пыльной земли. В такие минуты Саша готов был проклясть себя. Солдат, оперативник, стальные нервы, железная душа, а что в итоге? Судьбу, Бога или кого там еще, не обманешь показной твердостью.

Татьяна отвечала механически, как попугай, словно твердая кем-то написанные заученные фразы. Но именно сейчас их нужно было выдернуть из неё, иначе одной смертью дело бы не обошлось. – Она сейчас в восьмом классе.

–Она отличница или хорошистка? – в тон ей спрашивал оперативник, начиная уже приплясывать от холода. Женщине было, похоже, все равно. Он предложил ей пойти в патрульную машину, обругав себя, что не додумался раньше. Яркие огни ночного города слепили и раздражали.

–Училась Женя всегда легко -бесстрастно говорила мать– до восьмого класса была хорошистом потом пошли тройки.

– А с классом как было? Не обижали?

Женщину неожиданно как прорвало, она затараторила резким надтреснутым голосом.