Гроза над Россией. Повесть о Михаиле Фрунзе

В защиту «Единой военной доктрины» поднялся Сергей Гусев. Он разоблачил антимарксистские взгляды Троцкого, но полемика продолжалась. О новой доктрине писались статьи, велись дискуссии. Фрунзе выступил на совещании с докладом об основных военных задачах момента. Сдержанно и спокойно отстаивал он принципиальные положения своей статьи. Закончил словами, полными надежды:

— В Красной Армии у нас не хватало иногда, может быть, технических знаний, планомерности, выдержанности, но были решительность, смелость и широта оперативного замысла...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Он снова в куполозвездной столице.

Солнце играло в зеркальных витринах, переливалось в лужах, по Тверской проносились пролетки, тарантасы, между ними мелькали редкие автомобили. Совработники с портфелями, нэпманы в плащах-«макинтошах», красноармейцы в шинелях и шлемах, студенты в толстовках толпились у театров и булочных. Рекламные афиши нашептывали о многоликом мире зрелищ и развлечений.

«Обветшалый «Лес» в новаторской постановке В. Мейерхольда. Красочная буффонада на классическую тему», — соблазняла огромная черная афиша.

«Жил ли Христос?» Диспут. Комиссар Луначарский против митрополита Введенского».

«Впервые на киноэкране! Американский боевик «Багдадский вор». В главной роли непревзойденный Дуглас Фербенкс».

Через всю Тверскую колыхалось красное полотнище: «Англичане — вон из Шанхая!» Революционными событиями в Шанхае жила вся республика, газеты посвящали этим событиям статьи, имена Чан Кайши и Чемберлена не сходили с газетных полос. Фрунзе вспомнил эпиграмму Демьяна Бедного «Обмен телеграммами»:

«Чемберлен. Ну как, у вас погодка какова?

На Бессарабию утратили права?

Демьян. Погодка, мистер, неплохая.

А что вам пишут из Шанхая?»

— Демьян умеет шутить язвительно и тонко, хотя иногда шутит и неудачно, — рассмеялся он.

Фрунзе любил бродить по улицам столицы, не придавая никакого значения ее теперешнему виду. Над этой временной в исторической перспективе Москвой вставала иная — с заводскими трубами, рабочими факультетами, красноармейскими казармами, новыми делами, думами, надеждами, мечтами.

Республика напрягала все силы для обороны от вражеских посягательств, и тяжесть ее легла на плечи Михаила Фрунзе.

Партия доверила ему пост заместителя председателя Реввоенсовета СССР и начальника Главного штаба. Как крупный военный теоретик он возглавил Военную академию. Вскоре он стал и председателем Реввоенсовета, и народным комиссаром по военно-морским делам.

Он испытывал и радость, и наслаждение от новизны и свежести своей работы. И действительно, все было ново и свежо, все в армии приобрело красный цвет времени, сверкало особыми яркими гранями, дышало революционным пафосом.

Из Военной академии он изгнал рутинерство; кроме походов Ганнибала и Цезаря красные офицеры изучали военные труды Ленина, искусство русских военачальников — от генерала Брусилова до командарма Тухачевского. Они учились ведению операций и тактике по картам сражений под Уфой и Перекопом.

Чувство нового жило в нем, как живет талант в настоящем поэте. Он предчувствовал грядущие события и умом, и сердцем и требовал от своих помощников такою же предвидения. «Если бы на нас пошло даже не одно государство, а целый ряд государств... если бы им удалось образовать действительно единый антисоветский блок и напасть на нас, то и тогда у нас очень и очень много шансов на то, что это столкновение будет не в их пользу», — предупреждал он.

Человек, прошедший через все мыслимые страдания, полководец, чье имя стало символом побед Красной Армии, верил в мир между народами и государствами и боролся за этот мир. «Если мы всемерно поведем политику мира и в то же время уделим должное внимание вопросам укрепления нашей обороны, то нам не страшны будут никакие грядущие столкновения», — говорил он.

История подтвердила справедливость его слов.

— А мне нравятся вот такие стихи... — Гамбург поднялся со стула, скрестил на груди руки. Продекламировал с печальным выражением на сухом ястребином лице:

— Смерть и горе царят на земле.
Ты всесильными их не зови.
Все, кружась, исчезает во мгле,
Неизменно лишь солнце любви...

— Неизменно лишь солнце любви... — задумчиво повторил Фрунзе. — Емко сказано. И не только о любви к женщине, но и к Отечеству, но и к народу. Умеют настоящие поэты в одну фразу вложить столько смысла...