Гроздья гнева

Начинало темнеть; в сумерках казалось, что оркестр, репетирующий танцы, играет все громче и громче. Вспыхнули лампочки, двое мужчин осмотрели составленный из кусков провод. Ребятишки еще плотнее столпились вокруг музыкантов. Подросток с гитарой негромко наигрывал блюз «Родные поля», и на втором припеве мелодию подхватили три губные гармоники и скрипка. К площадке со всех сторон сходился народ: мужчины в чистых синих комбинезонах, женщины в сарпинковых платьях. Они окружили площадку и спокойно дожидались начала танцев, стоя под яркими лампочками, освещавшими их оживленные, внимательные лица.

Вся зона лагеря была окружена высокой проволочной изгородью, и вдоль этой изгороди, на расстоянии пятидесяти футов один от другого, сидели на траве сторожевые.

Начинали съезжаться гости: мелкие фермеры с семьями, переселенцы из других лагерей. В воротах каждый называл фамилию знакомого, от которого было получено приглашение.

Оркестр заиграл деревенский танец – теперь уже громко, потому что репетиция кончилась. Праведники сидели у своих палаток, хмуро, презрительно поглядывая по сторонам. Они не переговаривались между собой, они бодрствовали на страже и всем своим видом выражали осуждение всем этим греховным затеям.

Руфь и Уинфилд наскоро проглотили свой скудный обед и ринулись к площадке. Мать вернула их, обеими руками задрала им подбородки кверху, проверяя, не грязные ли у них носы, заглянула в уши и велела пойти в санитарный корпус вымыть руки. Они переждали несколько минут позади уборных, потом кинулись сломя голову к площадке и смешались с толпой детей, обступивших оркестр.

Эл пообедал, взял бритву Тома и потратил не меньше получаса на бритье. Он помылся, смочил водой свои прямые волосы, зачесал их назад и надел узкие шерстяные брюки и полосатую рубашку. Улучив минуту, когда в умывальной никого не было, Эл посмотрел в зеркало и послал самому себе очаровательную улыбку, потом повернулся боком, стараясь увидеть, как это получается в профиль. Он надел на рукава красные резинки, влез в узкий пиджак, протер желтые башмаки кусочком туалетной бумаги. В эту минуту в умывальную кто-то вошел. Эл выскочил оттуда и молодцевато зашагал к площадке для танцев, шаря по сторонам глазами в поисках девушек. Около одной из палаток сидела хорошенькая блондинка. Эл подошел поближе и расстегнул пиджак, выставляя напоказ рубашку.

– Пойдешь на танцы? – спросил он.

Девушка отвернулась и ничего не ответила ему.

– Неужели и словечком нельзя перекинуться? Может, пойдем потанцуем? – И добавил небрежно: – Я вальс умею.

Девушка несмело подняла на него глаза и сказала:

– Подумаешь! Вальс все умеют.

– Лучше меня никто не умеет, – сказал Эл. На площадке снова грянул оркестр. Эл притопывал в такт ногой. – Пойдем, – сказал он.

Очень толстая женщина высунула голову из палатки и нахмурилась, увидев Эла.

– Проходи, проходи, – злобно сказала она. – Моя дочка давно сговорена. Ей уж недолго ждать – жених скоро приедет.

Эл лихо подмигнул девушке и зашагал дальше, приплясывая на ходу, поводя плечами, помахивая руками. А девушка пристально смотрела ему вслед.

Отец поставил тарелку на ящик и встал:

– Пойдем, Джон, – и пояснил матери: – Хотим поговорить кое с кем, узнаем, есть ли где работа. – И они ушли к домику управляющего.

Том подобрал хлебом оставшийся в тарелке мясной соус и отправил кусок в рот, потом протянул тарелку матери. Она опустила ее в ведро с горячей водой, сполоснула и дала вытереть Розе Сарона.

– Ты разве не пойдешь на танцы? – спросила мать.

– Обязательно пойду, – ответил Том. – Меня выбрали в комиссию. Надо заняться кое-какими гостями.

– Уже выбрали? – сказала мать. – Это, наверно, потому, что ты работаешь.

Роза Сарона сунула вытертую тарелку в ящик. Том сказал:

– Ну и толстеет она у нас!

Роза Сарона вспыхнула и взяла у матери вторую тарелку.

– А что же ей не толстеть, – сказала мать.

– И хорошеет день ото дня, – продолжал Том.

Роза Сарона покраснела еще гуще и опустила голову.

– Перестань, – пробормотала она.

– А что же ей не хорошеть, – сказала мать. – Молоденькие в положении всегда хорошеют.

Том рассмеялся:

– Если она и дальше так будет пухнуть, придется ей живот на тачке возить.

– Ну, перестань, – сказала Роза Сарона и ушла в палатку.

Мать негромко засмеялась:

– Что ты ее дразнишь?

– Да ей это нравится, – сказал Том.

– Я знаю, что нравится, а все-таки не надо ее трогать. Она и так по Конни тоскует.

– Ну, на Конни давно пора махнуть рукой. Он, поди, на президента Соединенных Штатов учится.

– Оставь ее, не трогай. Ведь ей не легко.

Уилли Итон подошел к палатке, широко улыбнулся и спросил:

– Ты Том Джоуд?

– Да.

– Я сегодня распорядитель. Ты нам понадобишься. Мне про тебя говорили.

– Что ж, с удовольствием, – сказал Том. – Познакомься – это ма.

– Здравствуйте, – сказал Уилли.

– Очень приятно.

Уилли сказал:

– Мы поставим тебя сначала у ворот, а потом перейдешь на площадку. Надо посмотреть за гостями – может, сразу их выследим. С тобой будет еще один дежурный. А потом пойдешь танцевать – и гляди в оба.

– Что ж, это я могу, – сказал Том.

Мать насторожилась:

– А разве что-нибудь ожидается?