Грозная Русь против «смердяковщины»

«Воры» сорили деньгами, поили всех желающих до упаду и понемногу в глазах населения становились небожителями, живущими такой жизнью, какой только и стоит жить. На самого Разина едва ли не молились, по словам Фабрициуса, «заверяя его, что все они не пожалеют сил, чтобы прийти к нему на помощь, что бы он ни начал». Даже показательное утопление в Волге надоевшей наложницы (вряд ли княжны – тут Стрейс, конечно, опирается на сплетню, княжна была пленницей «особой») восприняли как свидетельство удали и доказательство мужества. Тем временем, однако, вернулась из Москвы «станица». Вернулась, правда, не без скандала – по дороге развеселые «послы» избили стрельцов сопровождения, отняли у них кошельки, коней и ускакали, но это были уже мелочи, тотчас списанные на «молодечество». Главное, что Тишайший с Думою согласился, чтобы «воры», взявшись за ум, «вины свои заслужили», и «пожаловал вместо смерти дать всем им живот». Вот это уже была победа. Под такую окончательную бумагу астраханский фейерверк продолжался и в Царицыне, где ватажники «учиняли дурости и воровство», по ходу дела выпустив из тюрьмы всех уголовников, а сам Разин прилюдно оттягал за бороду воеводу Унковского, когда-то посмевшего палить по его стругам. А когда специальный посланец астраханского воеводы потребовал вернуть перебежчиков – стрельцов, нарушивших присягу и ушедших в «войско», – атаман мало того что послал воеводу известно куда, но и (возможно, спьяну) примерно в том же духе отозвался и о самом государе.

Однако утомляет даже пьянка.

Вволю покуражившись, все-таки двинулись на Дон. Кое-кто, как водится, от ватаги отстал, то ли домой добычу увозя, то ли желая продолжить банкет в одиночестве, но основное ядро, тысячи полторы отборных громил, двинулось по зову Степана в верховья Дона. В принципе, после таких успехов удачливые вожаки оседали на «низах», вливаясь в элиту Войска, а Разину и вливаться не надо было, он и так был частью этой элиты, но предпочел оставаться первым, а не одним из многих и заложил собственный городок Кагальник, куда вывез из Черкасска и семью. Туда же мгновенно начала стекаться шпана со всего Дона. Думаю, точно угадал Костомаров: Стенька был из тех, кому богатство не важно, можно и в сером френче всю жизнь ходить, а важна власть. Он сытно кормил, щедро поил, умел и поговорить.

Это приманивало.

Его называли «батюшкой», всерьез считали чудотворцем. К нему шли. Всего за месяц, еще и Кагальник не был отстроен, а полторы тысячи превратились почти в три. И шли еще и еще. К весне 1670 года собралось не менее 5 тысяч самой отъявленной накипи, которая начала терроризировать и «нижние» станицы.

Так!

В такой ситуации Москва, встревоженная вестями с Дона, направила опытного человека, Герасима Евдокимова, чтобы выяснить на месте что к чему. Естественно, не к Разину (кто он такой?), а в Черкасск. Отчет Яковлева был откровенен, вывод из него следовал вполне однозначный: язву надо так или иначе выжигать, а Войску самому уже не справиться. Тут, надо думать, было лукавство. Справиться с толпой швали казаки, скорее всего, могли бы, но смуты на Дону, чреватой неизбежными разорениями, а то и, не дай бог, появлением татар, они не хотели, предпочитая вмешательство Москвы. Такой вопрос и был вынесен на круг накануне отъезда Евдокимова.

Однако Степан Тимофеевич, извещенный доброхотами, переиграл крестного. Никого не предупреждая, он явился на круг во главе всего своего скопища, обвинил «москаля» в том, что тот послан «не царем-батюшкой, а изменными боярами», и велел утопить. Что тут же и было сделано, после чего толпа голытьбы с «верхов», оказавшаяся в большинстве, выкликнула Разина войсковым атаманом, а «Любо!» на предмет очередного похода крикнула на предложение «идти воевать в Русь, изводить воевод». Вместе с тем террора против «домовитых» Степан устраивать не стал. Возможно, из корпоративных соображений (ворон ворону), но, скорее, тоже, как и крестный, опасаясь междоусобицы, победа в которой была далеко не гарантирована. Корниле Яковлеву, видимо, уже готовому к смерти, было сказано: «Ты владей своим войском, а я буду владеть своим», что означало приглашение к миру. При условии, конечно, что «домовитые» будут сидеть тихо и не мешать.

Глава XXVI. Сарынь на кичку! (3)

Обратной дороги нет

Вот тут, на гребне регионального успеха, перед Степаном Тимофеевичем ребром встал извечный российский вопрос: «Что делать?» Завести воплем «На Москву!» круг – одно дело. Реально идти на Москву – совсем иное. Но, с другой стороны, пять тысяч пацанов – это серьезно. Они все хотели есть, пить – и они все хотели идти на большие дела. Неважно какие – атаману слишком верили, в его удаче не сомневались. Единственное, чего нельзя было делать, – это сидеть сиднем: ватага могла устать, оголодать и разойтись, а то и сама принять решение, оставив атамана в одиночестве. А на нем уже «висел» утопленный Евдокимов, да и крестный мог предъявить вполне конкретные претензии.