Грозный год - 1919-й. Огни в бухте

- Вы готовьте пьесу, - сказал Киров. - Это пока можно делать и дома. На постановку у вас, при хорошей работе, уйдет месяц-другой. За это время мы подлечим больных красноармейцев, подыщем под госпиталь другое помещение и, как только спектакль будет готов, освободим театр. Да и тиф, я уверен, к тому времени пойдет на убыль.

- Что бы вы нам еще порекомендовали, товарищ Киров, для постановки? - спросил режиссер. - Для перспективы, так сказать…

- Почему бы вам не ставить пьесы Островского? Почему бы не сыграть «Власть тьмы» Льва Толстого? Эту пьесу я смотрел в постановке Передвижного театра лет семь тому назад во Владикавказе и надолго сохранил ее в памяти… Почему бы вам не сыграть «Горе от ума» Грибоедова, «Ревизора» Гоголя, «Бориса Годунова» Пушкина?.. А пьесы Чехова? Что может быть совершеннее этих пьес?

Киров говорил о будущем, о том решительном сдвиге, который должен произойти на нашей новой, советской сцене.

- К вам в зрительный зал теперь придут другие люди, - сказал он. - Они придут в театр не для пустого времяпрепровождения, не для легкой забавы, полезной для пищеварения, а для того, чтобы увидеть правду жизни и научиться за нее бороться.

- Скажите, товарищ председатель ревкома… Не причастны ли вы сами к театру? - У режиссера, кажется, блеснула какая-то догадка. Он испытующе посмотрел Кирову в глаза.

Причастен ли?.. Киров не сразу нашелся что ответить. Как всегда, когда разговор заходил о театре, он смущался, испытывал сильное душевное волнение.

Сергей Миронович мог бы рассказать сидящим в кабинете актерам о том, как совместно с другими заключенными лет восемь назад он ставил пьесу М. Горького «На дне» в томской тюрьме, где, кстати, также по его инициативе выходил нелегальный рукописный журнал «Тюрьма».

Мог бы рассказать о своем, правда небольшом, драматургическом опыте - работе над сатирической пьесой, в которой он высмеивал деятельность новоиспеченного депутата Государственной думы, купца первой гильдии Максима Рогожина, простоту нравов в политической жизни страны. Пьеса эта была начата в тюрьме, закончить ее там он не успел, потом не мог выбрать свободного времени: заедала газетная работа, надо было с этими «деятелями» Думы бороться на страницах «Терека»… Друзья, которым он читал отдельные сцены из пьесы, высоко отзывались о них, говорили о его незаурядном художественном таланте… А вскоре началась война, другие темы и проблемы становились злобой дня…

Мог бы рассказать и о своем страстном увлечении театром. Каждый раз, когда он попадал в Москву, театр отнимал у него все вечера. И даже в эту зиму, когда он в столице готовился к поездке в Астрахань, они с Лещинским, набегавшись целый день по морозной Москве по делам экспедиции, вечерами все же ухитрялись попасть то в Большой, то в Малый театр, то в театр имени Революции. Хотели насладиться всем лучшим, что им могла дать театральная столица…

Да, о многом бы мог рассказать Сергей Миронович актерам. Но с присущей ему скромностью он ответил:

- Нет, к театру не причастен. Но рецензии на постановки писал, и довольно часто. Я работал во Владикавказе в газете «Терек». - Киров взял кисет и набил трубку, крепко уминая табак большим пальцем.

Когда Киров вошел в палату Лещинского - небольшую комнату в конце длинного и полутемного госпитального коридора, в которой до этого жила уборщица, - Уллубий Буйнакский, размахивая фуражкой, вдохновенно рисовал Оскару картину будущего похода в Дагестан. Оскар сидел в постели, обхватив руками колени, и мечтательно слушал. Он сильно изменился за время болезни, похудел, оброс щетиной. Но синие его глаза ярко светились, и крепко были сомкнуты губы.

- Ну, как здоровье? - догадавшись, о чем они ведут разговор, спросил Киров.

- Насчет Дагестана мы все решили! - ответил Оскар.

- От тебя требуется только небольшая помощь, - сказал Буйнакский.

- И благословение!..

Киров сел на табуретку. Снял фуражку. Потер руки:

- Холодно! Удивительно поздняя весна для этих мест. Старики говорят, что в эту пору, бывало, Волга давно уже гремела льдами.

- И пташки пели! - Лещинский засмеялся, положил руку на колено Кирову. - О природе поговорим потом. Скажи: благословляешь или нет?

- На одном благословении, я думаю, вы дальше Михайловки не уедете. К тому же я не совсем понимаю, о чем идет речь. - Киров погрозил им пальцем. - Обо всем этом надо подумать, о таких вещах не говорят в госпитале. Здесь выздоравливают.

- Здесь стены знаешь какие? - спросил Лещинский. - В десять кирпичей, как в крепости!

Киров попытался перевести разговор на другую тему, но Лещинский и слушать его не хотел. Говорить с ним сейчас о чем-нибудь ином было невозможно. Он весь был наэлектризован рассказами, планами и предложениями Буйнакского, мысленно был уже в Дагестане, в этой стране гор, которую хорошо знал и горячо любил. В таком же состоянии находился и Буйнакский. Киров как-то невольно сравнил их и удивился тому, как они похожи друг на друга…

Буйнакский вдруг стиснул в руке фуражку, подошел к Кирову: