Грозовое лето

На ослабевших, подкашивающихся ногах Касьянов прошел, шатаясь, мимо жены, рухнул на колени перед киотом с неугасимой лампадой тяжелого золотистого стекла, осенил себя крестом.

— Прости, господи, мои прегрешения!

И склонился в земном поклоне.

8

В Кэжэне установилось непривычное для тех лет спокойствие. Казачьи дозоры эскадрона ротмистра Грязнова разъезжали по улицам. С площади и плотины убрали трупы партизан и беглецов из тюрьмы — раненых закололи штыками, пристрелили — и увезли за кладбище, побросали в яму: хоронить на кладбище большевиков полковник Антонов категорически запретил… На притихших улицах ни души, даже вездесущие, неугомонные мальчишки не высовывали носа из калиток, таились по дворам.

Касьянов провел Хисматуллу через огород до пролома в заборе.

— Спасибо, Петр Тимофеевич, никогда не забуду! — сердечно прошептал Хисматулла.

— Это мой долг христианина! — сдержанно ответил Касьянов.

Тучи спустились еще ниже, потемнели, набухли влагой, но дождь не начинался. Восточный ветер усилился, вздыбил крутые волны на пруду, с плеском бьющие в плотину, в обрывистые берега.

Касьянов вошел в дом, в детской нагнулся над кроваткой, полюбовался безмятежно спящей дочкой, еще не ведающей, сколько зла, горя в этом мире… Жена сидела в столовой, плотно сжав посиневшие губы.

— Танюша, милая, успокойся!..

И он обнял жену, и Таня, чудом сохранявшая все утро выдержку, захлебнулась рыданиями, прижалась к нему.

— Зачем ты прятал этого большевика?

— Я не мог иначе. Он мой давний знакомый!

— Знакомый!.. Ты не тревожишься обо мне, о дочери!

— Он — человек.

— Человек, как же! Разбойник! — с ненавистью вскрикнула Татьяна Макаровна и оттолкнула мужа. Лицо ее побагровело, от гнева сделалось безобразным. — Варвары!.. Уничтожают цивилизацию, культуру! Подлые воры! Тебя превратили в нищего, отца моего, труженика, погубили! И ты, святоша, жалеешь большевика, спасаешь от правосудия! Господи, как нам теперь жить, как уцелеть?!

Касьянов с виноватым видом потупился. Жена по-своему права. Выросла она в семье управляющего Кэжэнского завода Макара Савельевича Лапенкова, окруженная гувернантками, нянюшками, горничными, в холе, в довольстве, замуж вышла за богача Касьянова… И после революции все пошло прахом! Лапенков разбогател и праведно, и неправедно, но где ему было равняться с Касьяновым! А ведь если бы Петр Тимофеевич послушался своих петербургских компаньонов и своевременно перевел капитал в заграничный банк, то сейчас он с семьею благополучно бы выбрался через Сибирь в Харбин, а там, глядишь, в Париж. Нет, застрял в Кэжэне без гроша! Когда председатель ревкома Трофимов предложил Петру Тимофеевичу служить на советском заводе, то Касьянов согласился. Вернулись белогвардейцы и казаки атамана Дутова, но не вернулись прежние порядки: свои золотые прииски Касьянов не получил обратно, кое-какие из них прибрал к рукам Нигматулла Хажигалиев, остальные числились собственностью Оренбургского казачьего округа и башкирского правительства. Вот вам и стражи закона! Вот и блюстители цивилизации, как изящно изъясняется Татьяна… Почему Касьянов женился на Татьяне Макаровне? Конечно, потому, что страстно полюбил! А может быть, от скуки? Вероятно, и от скуки… Родилась дочка. Татьяна скучала, капризничала, толстела, изводила мужа попреками.

— Тебе большевик дороже жены и дочки! — всхлипывала теперь Татьяна Макаровна.

— Успокойся. Все кончилось благополучно, а больше таких случаев не будет, — терпеливо уговаривал он жену.

Помирились вечером.

Ночь прошла в тревоге — на улице то и дело гремели выстрелы, стучали копыта казачьих лошадей. Касьянов часто просыпался, подходил к окну, прислушивался, не догадываясь, что сторожевые казаки для порядка палят в воздух.

А ранним утром заунывно, похоронно зазвонили церковные колокола, словно поминая души тех, кто уже погиб, и тех, кто погибнет сегодня. Рыдали колокола, разбрызгивая тяжелые металлические слезы на площадь, на поселок.

В ворота яростно заколотили прикладом.

— Петя, не выходи! — вцепилась в мужа только проснувшаяся Таня. — Ты обещал…

— Танечка, беглецы так не ломятся в калитку! Это казаки, ка-за-ки-и! Нельзя не открыть.

— Петенька, я боюсь…

— Да ведь и я боюсь!

За воротами стоял пеший казак с лихо расчесанным чубом на лбу. При виде Касьянова в сюртуке, в крахмальной манишке, с галстуком вытянулся по-строевому.

— Барин, их высокоблагородие полковник Антонов приказали немедленно идти на площадь! Всех жителей кличут! Мне-то что! Приказ.

— А для чего? — Касьянов решил, что на площади состоится очередной митинг, и успокоенно перевел дыхание.

— Большевиков станем вешать! — отрапортовал казак и молодцевато зашагал дальше по улице.

Касьянову показалось неблагоразумным уклониться от приглашения, и он сказал жене, что вызывает полковник Антонов, видимо, по заводским или приисковым делам. Скоро вернется — далеко ли до комендатуры… Таня к старорежимному начальству относилась с почтением и отпустила мужа без размышлений. Твердо опираясь на трость, Касьянов зашагал к церкви.