Грозовое лето

Сжимая саблю твердою рукою,
Иди, батыр, рази своих врагов.
Пускай не знает молодость покоя!
И ты, джигит, будь к подвигу готов,
Эх, будь готов!

Кулсубаю было не по себе от этого величания. Хажисултану-баю, алчному хищнику, угнетателю бедных башкир, он не верил. И песня, которую он так любил, не смягчила его сердце.

Как прекрасны вершины Урала!
Их не любит лишь черствый душой.
Для сынов, дорогая Отчизна,
Ты дороже и жизни самой.

Помнишь, в битву, наполнив колчаны,
Твой джигит на коне поскакал.
Не щадил он ни жизни, ни крови —
Отстоял свой родимый Урал!

Вглядевшись, Кулсубай заметил в толпе пробиравшегося к нему Ягуду-агая, усталого, изможденного, и обрадовался, но какой-то толстяк в бархатном бешмете заслонил его, а в это время умолкли певец и курай и громче зазвучали приветственные возгласы собравшихся.

Хажисултан-бай не наговорился, вошел в раж, обращался попеременно то к всадникам, то к крестьянам:

— Люди-и-и, наступил долгожданный час освобождения родной башкирской земли от злобносердечных неверных! Слава джигитам, вышедшим на борьбу за торжество ислама, за независимость великой Башкирии! Слава-а-а!.. Проклятье приспешникам русских Хисматулле, Акназару, Загиту и им подобным! Анафема-а-а!.. Не щадите прислужников кафыров, и вам будет уготовано место в раю! Кому дороги чистота мусульманской веры и вольность родной земли, вступайте в национальную башкирскую армию! — добавил бай повелительно.

У Кулсубая окончательно испортилось настроение, а когда Нигматулла затянул хвалебную, молитвенными арабскими словесами украшенную речь, то он совсем помрачнел. «Лицемеры вы, и ты, Хажисултан-бай, и ты, Нигматулла!.. Нужен вам мой булатный клинок, мой солдатский опыт. А кончится война…» Нигматулла до небес возносил и доблестных башкирских всадников, и их отважного командира Кулсубая, и это прозвучало так неестественно, что даже рядом стоявший Сафуан поморщился и толкнул увлекшегося краснобая локтем в бок. Тот искоса взглянул на сердитое лицо Кулсубая. «Подумаешь, ему не нравится, что его славят!.. Благодари аллаха, что тогда успел скрыться, а то я бы тебе, бунтарь, показал. Хотя еще время придет…» И, льстиво улыбаясь, Нигматулла быстро закончил свое песнопение:

— Мы счастливы, что у нас теперь есть свой Кэжэнский кантонный отряд башкирских воинов! Близок час полного освобождения родимой земли от нечестивых!..

Народ ждал, что ответит Кулсубай, но он упрямо насупился, уткнул подбородок в ворот бешмета и приказал говорить Шаяхмету. У молодого муллы уши были набиты восхвалениями, и он всерьез решил, что это его чествуют. Поправив чалму, Шаяхмет пронзительно затянул, словно намаз:[9]

— За добрые пожелания спасибо! Да исполнятся ваши сокровенные мечты! Донесутся ваши молитвы до аллаха, и мы победим!.. Наш высокопоставленный друг Дутов-эфенде обещал помощь нам, башкирам, создать собственное государство.

Аксакалы, знатные гости, окружили горделиво сиявшего Хажисултана, раболепно рассыпались в похвалах Шаяхмету:

— Какое светлое счастье иметь такого мудрого сына!.. Молод, а награжден добродетелями!.. И какой речистый!..

Окрыленный лестью, Шаяхмет зычно выкрикнул:

— Священный долг каждого башкира — защищать свою независимую республику!

В толпе кто-то робко заикнулся: «От кого защищать?..» — но смутьяна затолкали, и он, пригнувшись, удалился. Однако чуткий Кулсубай расслышал и тоже подумал, вздохнув, что все башкирские земли захвачены не большевиками, а казаками атамана Дутова и белого сибирского правительства.

Кураисты снова заиграли походную, кровь горячащую мелодию, а Хажисултан-бай приказал деревенскому старосте Мухарраму накормить всласть всадников, Кулсубая же почтительно пригласил в свой дом:

— Милости прошу, дорогой эфенде! Добро пожаловать!..

Нигматулла охотно подхватил:

— Мы, эфенде, должны помогать друг другу. Сафуан правильно говорит: башкиры обязаны жить дружно. А что было прежде, забудем!.. И обиды, и прегрешения! Айда, повеселимся!..

Впервые в жизни Кулсубая назвали господином — эфенде. Поверил ли он Хажисултану и Нигматулле? А ведь совсем недавно Хажисултан-бай приказал посыпать пеплом следы Кулсубая — этот старинный обычай выражал презрение… «Не потому ли я стал уважаемым эфенде, что сейчас полезен баям?.. Возможно, что Хажисултан-бай подобрел из-за того, что я служу с его сыном…»

— Простите, — поклонился Кулсубай, — мне необходимо проведать семью.

Он пришпорил коня, крупной рысью поехал в сторону Юргаштинского золотого прииска.

Хажисултан проводил его ненавидящим взглядом и шепнул Нигматулле и Шаяхмету:

— Удивляюсь — не смогли найти офицера из знатного рода!

И повел гостей в свой дом.

3