Грозовое лето

На улице их окружили взбудораженные, громко, возбужденно переговаривавшиеся солдаты, держащие за поводья оседланных коней.

— Что случилось, эфенде?

— Кто побил муллу?

— Почему нас подняли по тревоге?

Шаяхмет с жалобным видом держал в руках чалму, как полотенце.

— Муллу никто не трогал и не тронет! — Кулсубай уже овладел собою, говорил уверенно, зычно. — Но мулла и его братец Шахагали-агай подняли тревогу, потому что воры залезли в амбар их атая! Я им сказал вразумительно: «Зовите милиционера!» Мы должны бороться за башкирскую автономию, а не метаться из деревни в деревню по указке муллы и его атая! Пусть они сами о себе заботятся. У меня есть хозяин в Оренбурге, в Караван-сарае. Его приказ выполню. А если я вам, джигиты, не нравлюсь, то идите с Шаяхметом-муллою. Никого удерживать не буду. В Красной Армии вот, говорят, командиров выбирают на общем собрании.

Упоминать о Красной Армии было опрометчиво — Шаяхмет-мулла и Шахагали обменялись злорадными взглядами.

— Ну, чего же молчите? — продолжал Кулсубай. — Хотите, чтобы я покинул отряд? И на это согласен. Вернусь на прииск.

Тотчас, словно по сигналу, джигиты бросились к командиру, окружили плотным кольцом, перебивая друг друга, умоляли:

— Агай, останься! Мы привыкли к тебе!.. Что суждено, то и встретим сообща!.. Ты нам теперь родной, агай!..

У Кулсубая был тяжелый нрав, но и он расчувствовался и, чтобы скрыть смущение, закашлялся, отвернувшись.

Дико выкатив белки глаз, как это делал отец его, Хажисултан-бай, мулла пригрозил:

— Аллах расправится с вами, неверными! — И грубо бросил старшему брату, стоявшему с опущенной головой: — Поехали!

Через минуту братья помчались на крепких конях домой; за муллою скакал ординарец.

5

Отряд Кулсубая нес караульную службу на приисках. Шаяхмет-мулла, по слухам, уехал в Оренбург. Хисматулла со своим партизанским отрядом то ли откочевал в соседнюю волость, то ли схоронился в лесу. И постепенно Кулсубай успокоился, решил, что неприятности миновали, тем более что на приисках было спокойно! И Нигматулла-бай благополучно вылез из погреба, всласть попарился в бане, отлежался и опять занялся торговым промыслом. Хажисултан-бай тоже не напоминал о себе, — видимо, сберег добро от партизан Хисматуллы.

И неожиданно из Оренбурга приехал новый мулла — Мазгар, тоже молодой, но солидный, благообразный, с окладистой бородою; его сопровождали дутовские казаки. Он вручил Кулсубаю пакет, скрепленный сургучными печатями, с приказом о своем назначении. Кроме того, в приказе говорилось, что прапорщик эфенде Кулсубай опозорил священнослужителя, а значит, и мусульманскую веру, панибратски ведет себя с солдатами и этим расшатывает дисциплину, одобрительно отзывается о порядках в Красной Армии. Обо всем этом Кулсубай должен будет дать показания следователю военной прокуратуры башкирского правительства. И ясно, что господин прапорщик обязан незамедлительно, не дожидаясь исхода следствия, уничтожить шайку разбойников Хисматуллы.

«Написано по доносу Шаяхмета, — сказал себе Кулсубай. — А как же мне выручить из беды Хисматуллу и старателей?»

И он поехал в кантон.[12]

Там из запасной роты в его отряд перевели мобилизованных джигитов: теперь в отряде особого назначения была сотня всадников. Получил Кулсубай исправных лошадей, винтовки, продовольствие.

Вернувшись, он радостно сказал Мазгару-мулле:

— Теперь мы грозная сила!..

— Не торопись, эфенде, не торопись ликовать, — трезво заметил мулла, и в желтых, словно янтарные бусины, глазах его сверкнули острые искры. — Никогда белогвардейцы и дутовцы не позволят башкирам иметь собственное грозное войско.

И мулла был прав: вскоре в кантон прибыл полк оренбургских казаков; командовал им полковник Антонов. Отряд Кулсубая был зачислен в полк эскадроном, и господин прапорщик остался его командиром. В стрелковых ротах, в других эскадронах служили и башкиры, и татары, но командовали ими исключительно русские офицеры. Дисциплина была суровая, с зуботычинами. В иных эскадронах офицеры запрещали солдатам — башкирам и татарам, чувашам, мордвинам — даже вечерами в казарме разговаривать друг с другом на их родном языке.

Кулсубай призадумался. Сбывались, похоже, предсказания прозорливого Хисматуллы. И чем же все это кончится?..

Он решил потолковать с Мазгаром, осторожно закинуть удочку. Вот когда пригодилась Кулсубаю дружба с Михаилом! Тот умел разговаривать и с недругами, и с сомневающимися, и с недоверчивыми уважительно, обстоятельно, но при этом неизменно гнул свою линию.

— Мулла-эфенде, — как-то вечерком, за чаепитием, сказал Мазгару Кулсубай, — полковник Антонов и дутовские офицеры завели порядки, каких и при царе не было. Мордобой! Унижения! Кормят плохо. Стыдно нам, джигитам, плясать под курай офицеров Дутова! У нас своих забот, своего горя хватает.

— Вполне с тобою согласен, прапорщик-эфенде, — Мазгар-мулла поиграл пальцами в старательно расчесанной бороде. — А ты чего, собственно, от них ждал? Любви? Помощи?

Кулсубай пожал плечами, замялся: