Грозовое лето

— Уведите! Пусть отлеживается! Он еще нам пригодится! — А оставшись наедине с Загитом, добавил: — Значит, ты его пожалел? Боюсь, что тебя никто не пожалеет… Эй, где вы там, молодчики?!

Он захлопал в ладоши, в комнату ввалились заплечных дел мастера — дюжие парни с засученными по локоть рукавами.

— Научите его уму-разуму! — вежливо распорядился Шарипов, сложил все бумаги в ящик, щелкнул ключом и, потирая руки, словно они озябли, ушел, даже не оглянувшись на Загита.

Парни сбили Загита с ног, принялись аккуратно топтать сапогами с подковками, а когда умаялись, то облили потерявшего сознание узника холодной водой из ведра и сволокли в сырую камеру.

Пожалуй, следователь желал, чтобы Загит скончался от истязаний, но он, к огорчению Шарипова и Сафуана, не умер, а лежал ничком на нарах без стона, без слез, без жалобы. Пришлось прибегнуть к пытке, заимствованной из средневекового восточного арсенала, — Загита накормили соленой рыбой. Не подозревавший подвоха, изголодавшийся Загит набросился на лакомую пищу. Смотритель принес добавку — Загит и с нею управился. Предвкушая диковинное развлечение, тюремщик собрал в горсть кости, ухмыльнулся и ушел. Вечером Загит не получил, как обычно, жестяного чайника с кипятком и всю ночь валялся в корчах на нарах — боли были такие острые, словно желудок и кишки ему набили раскаленными камнями. Тщетно он ломился в железную дверь, стучал ослабевшими кулаками и ногами, умолял:

— Воды-ии!.. Воды-ии!..

Никто не отозвался, а утром его увели в жарко натопленную камеру и напялили там тулуп; дюжие парни следили, чтобы Загит не вылез из овчины, — нет, они не били, они лишь прочно держали его за плечи, но узник от жажды и душной истомы до того ослабел, что не сопротивлялся.

«Если это не смерть, то уже преддверие смерти», — сказал себе с жестокой ясностью Загит.

В полдень его, шатающегося, спотыкающегося, повели к следователю. Веселый, чисто выбритый, в строгом черном костюме, Шарипов заохал-запричитал:

— Ай, бедненький, ай-ай, до чего же ты себя довел своим упрямством! Подпиши протокол допроса и напьешься вволю! — Он вынул из шкафа графин с чистой колодезной водою, прозрачной, как детская слеза, и поднес к запавшим глазам Загита. — Подпиши! Подпиши! Подпиши!..

Забыв, кто перед ним стоит, Загит попросил:

— Пи-и-ить!..

— Да пей, сколько влезет в утробу! Пей, пока не лопнешь! — расчувствовался Шарипов. — Но сперва подпиши протокол допроса.

— Не подпишу! — собирая последние душевные силы, отвернулся Загит.

— Хочешь умереть от жажды — умирай! — равнодушно сказал следователь. — А вода-то блестит, как серебряная! — Он налил полный стакан. — Холодная, зубы ломит! Слаще медового нектара! — Шарипов отхлебнул и, кривляясь, пронес стакан перед заострившимся носом Загита.

В беспамятстве, теряя власть над собою, арестант пролепетал:

— Подпишу!

— Давно бы так, кустым! И тебе досталось, и я с тобою, упрямым, измаялся! — взвизгнул от упоения Шарипов, подсовывая Загиту карандаш и написанный лихим почерком военного писаря протокол.

«Что я делаю? Легче убить себя, чем оклеветать Трофимова! Но я уже не могу вынести эти страдания, я теряю разум! Раньше я думал, что страшнее всего смерть, но теперь узнал, что страшнее смерти — жажда!.. Если я подпишу, то умру. Если я не подпишу протокола, все равно умру! Отец, помяни меня в панихидных молитвах! Бедная Назифа, оставляю тебя на произвол судьбы!..»

— Не подпишу! — еле слышно сказал Загит, прощаясь с жизнью.

— А! — рявкнул Шарипов, взъярясь ударил Загита кулаком по голове и при этом локтем столкнул графин со стола. Осколки брызнули во все стороны.

Прохладный запах свежей воды пробудил Загита от забытья, и он, рухнув в лужу, начал жадно, пристанывая, задыхаясь, слизывать животворную влагу. Мерзко ругаясь, Шарипов ухватил Загита за ногу и потащил от стола.

— Надзиратель, сюда! — громко вопил он.

И все же Загит успел слегка утолить жажду и этим продлил свои страдания.

На этот раз палачи его так избили, что следователь испугался: не умер бы…

Но смерть и теперь пощадила Загита.

Он был пригвожден к нарам, и во сне, и наяву его преследовали видения: то он очутился на цветущем весеннем лугу, и в отдалении мчались, сотрясая степь, бесчисленные табуны лошадей Хажисултана, то перед ним так близко, что дыханием обжигала, танцевала под напев курая Бибисара, дивно похорошевшая…

Загит понимал, что это видения, но не мог избавиться от них, наоборот, день ото дня они становились неотвязнее, ярче, звончее.

«Плохи дела! Если сойду с ума, то не смогу сопротивляться следователю и подпишу любой протокол и погублю Трофимова… Пора убить себя. Моя смерть дарует друзьям жизнь!»

Как-то Загит опамятовался и увидел, что около нар стоит Шарипов, непривычно мрачный.

— Ты спишь?

— Нет.

— Если не сознаешься, то спущу на Назифу свору кобелей-парней, которые тебя избивали. Подумай, что тебе дороже — Трофимов или чистота и прелесть твоей жены?

У Загита не хватило сил проклясть его.

И опять потянулись ночи кошмаров, оглушающе звонких и леденящих кровь в жилах, гнетуще отвратительных и ликующе светлых…