Грозовое лето

Приговоренных повели к Ангаре. Над рекою плыл низкий, мутно-белый туман, но высокие берега были залиты слепящим лунным сиянием. Мороз стоял по сибирским понятиям средний — градусов тридцать: сковал мышцы шагавших, обжигал лица. Бесконечное безмолвие опустилось на улицы, на Ангару, на пригородные слободы, лишь скрипел снег под ногами, и чем ближе подходили к реке, тем скрип становился резче.

— А разве Ангара замерзла? — спросил Колчак Хисматуллу деловым тоном.

— Недавно замерзла, — ответил кто-то из иркутских дружинников.

На крутом берегу приговоренных поставили спиною к реке; рядом с высоким, стройным адмиралом всхлипывавший, с полузакрытыми от отчаяния глазами Пепеляев еще больше смахивал на туго набитый мусором мешок.

Солдаты и дружинники выстроились напротив Колчака и Пепеляева, разом вскинули винтовки.

— Целься верней!.. Пли!

Грянул залп. Правосудие свершилось. Священное возмездие покарало верховного правителя и председателя совета министров.

Комендант тюрьмы напомнил исполнительно:

— Надо вырыть могилу.

Дружинники заворчали:

— Не станем пакостить сибирскую землю трупами палачей! В Ангару их, на съедение рыбам! В прорубь!

Григорьев согласился: трупы Колчака и Пепеляева сволокли вниз, столкнули в дымящуюся парко́м, с пляшущими сизыми волнами прорубь, раздался всплеск, и клокочущая, как студеный кипяток, вода сожрала тела преступников.

— Так началась новая глава истории гражданской войны, — закончил Хисматулла устало; видно, и воспоминания были тягостными.

— Да, это действительно история, — задумчиво произнес Трофимов, — полная крови, страданий, но и революционного оптимизма… Так и не отдали Иркутск генералу Войцеховскому?

— Так и не отдали, — кивнул Хисматулла. — Подоспели части Пятой армии.

— А где Григорьев?

— Иван Тимофеевич пошел дальше, за Байкал, партизанский его отряд переформировали в регулярное подразделение Пятой армии. Да и я бы воевал до сих пор, если бы не ранение, — виновато добавил Хисматулла, будто Трофимов способен был заподозрить его в самовольном возвращении домой.

— Погоди, погоди, браток, и здесь придется воевать! — обнадежил его Трофимов. — Рад, что отпустили тебя. За Байкалом Пятая армия могучая, и здесь ты нужнее. Загита отозвали, и я остался совершенно один. Если бы не приисковые и заводские рабочие, то со мною давно бы расправились националисты. Рассказывала тебе Гульямал о здешних порядках?

— Да, конечно! Ничего я не понимаю, Николай Константинович: почему это Советское правительство так долго нянчится с Заки Валидовым? Почему он не арестован?

— Потому, что его арест оттолкнул бы от нас большую прослойку башкирской и татарской интеллигенции, — обдуманно, веско сказал Трофимов. — Когда народ отшатнется от националистов, тогда у нас развяжутся руки. Учти, что Валидов, теряя опору в народе, может спохватиться и начать работать рука об руку с Советами.

— Ой ли? Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит! Не верю, что Валидов перестанет быть Валидовым.

«Я тоже не верю!» — подумал Трофимов.

Но Гульямал не согласилась с мужем:

— Зачем ты так судишь окончательно? Может, и поймет, что заблуждался. Вон Кулсубай-агай сколько колесил, а пришел в Красную Армию.

— Грехи Кулсубая не украшают, — сказал Трофимов. — Но я лично всегда верил, что он, бедный старатель, выйдет на верный путь. Потому и боролся за него. Загит мне в этом сильно помог… И среди валидовцев есть, бесспорно, заблуждающиеся, обманутые, — надо их зорко разглядеть, усовестить и перетянуть на нашу сторону. Работы невпроворот! Браток, вместе мы горы своротим!

— Ас чего мне начинать?

Трофимов лукаво улыбнулся.

— Если килен не против, то я бы хотел уже через неделю работать с тобою в Кэжэне.

Лицо румяной Гульямал уныло вытянулось.

— Следовательно, опять разлучаться?

— Ну, зачем разлучаться? Переезжайте сюда. Квартира имеется, теплая, с мебелью.

Гульямал вздохнула, закручинилась, но отрицательно покачала толовою.

— Я не могу переехать. Если кэйнэ тронуть с места, она рассыплется. А я должна школу открыть в ауле, детей учить.

Молчание затянулось.

Хисматулла вспомнил, как утром Гульямал осуждала Назифу, отпустившую Загита в Стерлитамак. «Мужчина, связанный женою, похож на стреноженную лошадь!» — невольно подумалось ему.

— Как же нам поступить, килен? — спросил Трофимов.

— Известно, как… — Гульямал, стараясь скрыть огорчение, с трудом улыбнулась. — Семья не должна мешать коммунисту. Если велит советская власть и партия, переезжай в Кэжэн! Не за горами же кантон! Соскучишься — приедешь!

— Да я пешком к тебе на ночку прибегу! — горячо воскликнул Хисматулла, любуясь раскрасневшейся от волнения женою.

Гульямал вспыхнула.

— Вот уже бесстыдник, так бесстыдник! Это ты, наверно, в Сибири научился так говорить!

— А ты так и не переедешь? — мягко спросил Трофимов.