Грозовое лето

Валидов не терпел, когда его перебивали, и едва не сорвался на крик, но сдержался.

— Погоди-ка, погоди, у нас времени мало… Ведь и у меня есть убеждения, кустым. И я сын башкирского народа. Но я служу своему народу, а ты продал его счастье большевикам.

Загит счел бессмысленным спорить с изолгавшимся лицемером и замолчал, сосредоточенно уставясь на собственные сапоги.

«Решил исподтишка переманивать к себе коммунистов? В открытую победить не надеешься, вот и хитришь!.. Недолго тебе властвовать. Башкиры знают, что ты волк в овечьей шкуре!»

Бесшумно открыв и прикрыв дверь, вошел адъютант, с низким поклоном подал Валидову пакет. Заки наискосок разорвал конверт, прочел письмо и мановением руки отпустил адъютанта.

— Скажи, что еду!.. — И перегнулся через стол, сказал Загиту в упор: — Ты молод, кустым, тебя не испортили высокие должности, как некоторых башкир. Я звал тебя к себе, хотел сделать большим начальником, но ты прятался. Сквер-рр-но!.. Теперь ты останешься в моем распоряжении. Башревком знает о моем повелении. О подробностях договоримся, когда вернусь из Москвы.

И Заки милостиво протянул Загиту руку.

Рассказывая через день Артему о встрече с Валидовым, Загит удивлялся:

— И не арестовали, как я предполагал! Револьвер остался в кармане полушубка, не отобрали.

— Времена меняются, товарищ Хакимов! — с удовлетворением сказал Артем. — Заки тоже лавирует, чтобы заменить своих спившихся баев боевыми командирами, любимыми народом. Вот такими, как вы!.. Но мы маневрируем умнее и обязательно приведем свой корабль к цели.

13

По весенней распутице Загит приехал на неделю в Кэжэн — Артем предоставил ему отпуск.

Назифа так истосковалась, что даже плакать при встрече не смогла, а громко глотала слезы и повторяла:

— Жив, жив?.. Сколько ж раз мне хоронить тебя в сердце своем?..

С облегчением Загит увидел, что молодость брала свое: жена посвежела, округлилась, девичья угловатость и порывистость сменились степенной неторопливостью. Поднеся к лицу Загита завернутого в одеяло сына, она восхищалась:

— Верно, красавец какой? Все уже понимает, только не говорит!

Ребенок бессмысленно таращил на отца глазенки без ресниц, да и бровей-то еще не было на лице, и Загит не находил ничего в нем красивого, но охотно поддакивал жене, понимая, что было бы кощунственным спугнуть ее счастье.

— Как же ты, голубка, жила-то здесь одна с ребенком? Бедствовала?

— Нет, мне паек присылали, Николай Константинович заботился! — Назифа умолчала, что без Загита пайки стали весомее. — И Хисматулла тоже помогал.

— Хисматулла?! — воскликнул Загит и недоверчиво улыбнулся.

— Ой, я тебе и не сказала, — спохватилась Назифа, — его после ранения демобилизовали из Красной Армии. Он на Гульямал женился. Его товарищ Трофимов взял на работу в кантон.

— Слава богу, что женился на Гульямал, что в кантоне работает! — засиял Загит. — Я к нему побегу!..

И выскочил из дома на грязную улицу, пошел быстрым шагом по тропке к базарной площади.

Назифа даже не обиделась: за этот год она уже привыкла к таким выходкам мужа и оправдывала его — коммунистам, мол, иначе жить по нынешним временам невозможно.

В кабинете Трофимова сидели Хисматулла и Кулсубай.

Загит сначала подал руку Николаю Константиновичу, как старшему другу и наставнику, потом поздоровался за руку с Кулсубаем из вежливости, а затем обнял Хисматуллу с восклицаниями, стонами, с поцелуями, все еще не веря, что друг закадычный вернулся с фронта.

— Ой-ой, у меня же рана не зарубцевалась! — с притворным ужасом завопил Хисматулла.

— Прости, прости… Значит, отвоевался?

— Какое! Начинаю воевать!.. — Хисматулла красноречиво указал на Трофимова.

Но Николай Константинович не улыбнулся, а Кулсубай, обычно бурно-горластый, молчал. Загит вопросительно взглянул на Трофимова.

— Да, Загит, опять новости невеселые, — кивнул Николай Константинович. — А мы-то с Хисматуллой радовались здесь, что все утряслось и начинается мирная жизнь… Двадцать пятого апреля Польша объявила войну Советам. Фронт растянулся от Припяти до Днестра.

— А я в отпуск приехал! — разочарованно протянул Загит.

— И Кулсубай-агай тоже в отпуск приехал, — сказал Трофимов мрачно.

— Нет, мне не себя жалко, мне Назифу жаль! — вырвалось у Загита, он сморщился и отошел к окну.

— Я из Оренбурга приехал, наш полк расформировали, а теперь, как видно, будем его сформировывать, — объяснил Кулсубай.

— Я твой первый доброволец! — со злостью произнес Загит. — Воевать так воевать! Пока не перебьем белогвардейцев и интервентов, все едино спокойной жизни не жди!

— Молодец! Молодец, джигит! — пробасил Кулсубай, охорашивая бороду. — За это люблю! До твоего прихода к Михаилу… товарищу Трофимову говорил, что ты не утерпишь, уйдешь на фронт. Правда? Правда? — В нем постепенно пробуждалась природная крикливость. — Хисматулла-кустым болен, пусть лечится и работает в кантоне. А Загит крепкий, как медведь! Перебьем всех супостатов, всех чужестранных врагов и вернемся с победой! Тогда начнем землю пахать!

Трофимову хотелось сказать, что у Загита крохотный ребенок, но он остерегся. И правильно сделал — Загит бы крепко обиделся.