Грозовое лето

— Айда, кустым, готовься к походу! — все громче, все воинственнее говорил Кулсубай. — Мои джигиты седлают коней!

— Ты же, агай, хотел на прииски заехать, — напомнил Хисматулла.

Кулсубай сжал в кулаке бороду.

— Боюсь! — вдруг признался он, сокрушенно вздыхая. — Боюсь взглянуть на могилы Сары и сына, на могилы убитых дутовцами старателей, на разоренные белыми шахты, заводы, поселки! Чувствую себя виновным, что не уберег! О-о-о, какая беда, тоска!.. И дума, что я виноват, преследует меня день и ночь!

— Ну, прошлого не вернешь, не исправишь, — вполголоса заметил Трофимов.

— Нет, я успокаиваться и не могу, и не желаю! — Голос Кулсубая вдруг совсем охрип. — Память о погибших — это адская печать, выжженная раскаленным железом на моей груди! Но прежде, чем покинуть родные края, скажу тебе, Михаил: спасибо за доверие. Низкое спасибо!

«Упрямый, горячий, а все-таки искренний, — думал Трофимов. — Силы на него не зря потрачены. А сколько башкирских джигитов, как Кулсубай, ошибались и тоже вернулись к нам!»

Чтобы успокоить разбушевавшегося Кулсубая, он спросил официально:

— Когда ваш полк отправляется на фронт?

— Телеграмма придет, и погрузимся в эшелоны, поедем.

— Но эскадроны-то готовы?

— Видишь, Михаил, личный состав собран, оружие и кони имеются по штатному расписанию, — спокойнее сказал Кулсубай, — но опытные джигиты еще на фронте, в Сибири, в Туркестане, а у молодых парней мякина в голове.

— Загит займется и дисциплиной, и политическим воспитанием новобранцев, — обнадежил Трофимов.

— Потому я за него и ухватился…

14

В конце апреля в Башкирской республике произошли знаменательные перемены. Заки Валидов, вызванный в Москву для объяснения своего раскольнического поведения, обратно в Стерлитамак не вернулся. Артема и Самойлова отозвали в распоряжение ЦК партии. Уполномоченным ЦК был назначен Трофимов. Обком партии был укомплектован авторитетными и опытными коммунистами.

В Кэжэнском канткоме партии Трофимов оставил вместо себя Хисматуллу.

Башревком с устранением Заки Валидова не согласился, в Москву полетели гневные телеграммы: «Верните Валидова!.. Оторвать Заки от Башкирии все равно что Ленина отлучить от России…» Однако Москва знала цену и Валидову, и уцелевшим ревкомовцам.

Националисты поспешно собирали силы. Сафуана Курбанова перевели в Башревком, а председателем Кэжэнского кантревкома назначили Нигматуллу Хажигалиева.

Сафуан перед отъездом в Стерлитамак завернул к Хисматулле, был он полупьяным и развязным по обыкновению, на нового секретаря канткома посматривал покровительственно.

— Что-то не видать тебя совсем? Хозяин кантона, как же! Считаешь непристойным заглянуть в гости.

Хисматуллу даже не рассердила эта болтовня — усмехнулся.

— Нет времени, занят круглые сутки, я ведь в канткоме и председатель, и секретарь, и писарь. А в аулах коммунистов раз-два — и обчелся. При товарище Трофимове…

— Возблагодарим аллаха за то, что выдворил Трофимова в Стерле! — набожно воскликнул Сафуан. — Там мы с ним справимся!

— Здесь не справились, а там тем более силенки не хватит, — охотно заверил его Хисматулла. — И учти, что он тебя и Нигматуллу знает как облупленных.

— Русские… — Сафуан взвизгнул.

— Русские рабочие своим хлебом поделились с башкирской беднотой, спасли от голода кэжэнские аулы! — серьезно сказал Хисматулла. — Да разве башкиры теперь откажутся от Артема и Трофимова?

— Ну ладно, ладно, — сморщившись, заныл Сафуан, — не станем зря спорить!.. Пришел к тебе с просьбой. Уезжаю, слезно прошу: не живи с Нигматуллой как кошка с собакой. Он веселый джигит. Оба вы мусульмане. Работайте дружно! Думайте о благе башкирского народа. Если объединить башкирскую автономию с исламом, то республика начнет процветать!

— Не согласен!

— А работать рука об руку с Башревкомом согласен? — наседал Сафуан.

— С валидовским ревкомом не согласен, с коммунистическим — от чистого сердца!

— Тогда пеняй на себя, мырдам, — печально вздыхая, сказал Сафуан. — Несдобровать тебе, если не сдружишься с Нигматуллой.

Угрозы Сафуана были не напрасными: через несколько дней Хисматуллу, выходившего вечером из канткома партии, обстреляли. Наемный убийца то ли плохо прицелился, то ли вздрогнул от страха, но пуля, скрипнув над головой Хисматуллы, разбила стекло в окне. С фронтовой сноровкой Хисматулла упал на землю, выхватил револьвер, выстрелил наугад в темноту.

Гульямал он не сказал об этом, не желая ее пугать. Заговорщики тоже молчали.

На следующей неделе разбойники напали на хлебный обоз, похитили тридцать два мешка муки. Ямщики после этого ходили пьяные по базарной площади Кэжэна, слезно жаловались, что защищаться было несподручно: у разбойников винтовки, лица обмотаны шарфами, а на шапках и шлемах красные звезды, как у красноармейцев.

Нигматулла с восторгом ухватился за эту весть.

«Не он ли ее и сочинил? — раздумывал Хисматулла. — И похищение хлеба, бесспорно, устроено джигитами Нигматуллы!»