Грозовой перевал

– Миссис Хитклиф, все мы начинали и все запинались и спотыкались на пороге. Если бы наши учителя дразнили нас, вместо того чтобы нам помогать, мы и по сей день запинались бы и спотыкались.

– О, – возразила она, – я не хочу мешать его успехам; но все же он и не вправе присваивать себе мое и делать его для меня смешным и противным из-за его скверных ошибок и неграмотного произношения. Эти книги – и стихи и проза – освящены для меня другими воспоминаниями; и для меня невыносимо, когда они снижаются и профанируются в его устах! Но что хуже всего – он выбирает самые мои любимые места, которые я часто повторяю сама. Точно назло!

С минуту Гэртон стоял молча; только грудь его высоко вздымалась. Нелегкая выпала ему задача: чувствуя жестокую обиду, подавить в себе ярость. Я поднялся и по-джентльменски, чтоб его не смущать, стал в дверях, обозревая открывшийся оттуда широкий ландшафт. Эрншо последовал моему примеру и вышел из комнаты, но тотчас вернулся, неся в руках пять-шесть книг, которые бросил Кэтрин на колени, крикнув:

– Берите! Не желаю больше никогда ни читать их, ни слышать, ни думать о них.

– Я их теперь не возьму, – ответила она. – Теперь они будут связаны для меня с мыслью о вас; они мне противны.

Она открыла одну, в которую явно много раз заглядывала, и прочитала вслух отрывок в тягучей манере начинающего; потом засмеялась и отбросила книгу прочь.

– Послушайте, – продолжала она задорно и в той же манере начала читать на память строки какой-то старинной баллады.

Но Гэртон не выдержал этого нового испытания. Я услышал, и не без внутреннего одобрения, как он путем рукоприкладства остановил ее дерзкий язык. Маленькая злючка сделала все, что могла, чтоб задеть болезненное, хоть и неутонченное, самолюбие своего двоюродного брата, а физическое воздействие было единственным доступным ему способом подвести баланс и поквитаться с обидчицей. Затем он сгреб книги и швырнул их в огонь. Я прочитал на его лице, какой муки стоило ему принести эту жертву своему раздражению. Мне казалось, что он, когда горели книги, думал о том удовольствии, которое они уже доставляли ему, и о том торжестве и все большем наслаждении, которых он ожидал от них в дальнейшем; и мне казалось, что я угадал и то, что его побуждало к этим тайным занятиям. Он довольствовался вседневным трудом и грубыми животными радостями, пока не встретил на своем пути Кэтрин. Стыд перед ее насмешками и надежда на ее одобрение дали ему первый толчок к более высоким устремлениям. И что же? Его старания подняться не только не оградили его от насмешек и не доставили похвал – они привели к обратному.

– Да, вот и вся польза, какую скот вроде вас может извлечь из них! – крикнула Кэтрин, зализывая рассеченную губу и следя негодующим взором, как уничтожал огонь ее книги.

– Попридержите лучше язык! – злобно сказал ее двоюродный брат.

От волнения он не мог продолжать и поспешил к выходу; я посторонился, чтобы дать ему дорогу, но не успел он переступить порог, как мистер Хитклиф, войдя со двора, остановил его и, положив ему руку на плечо, спросил:

– В чем дело, мой мальчик?

– Ничего, ничего, – сказал Гэртон и кинулся вон, чтобы в одиночестве усладиться всею горечью гнева и обиды.

Хитклиф посмотрел ему вслед и вздохнул.

– Странно будет, если я пойду сам против себя, – проговорил он, не замечая, что я стою позади него. – Но когда я в его чертах ищу сходства с отцом, я с каждым днем все верней узнаю ее. Какого черта он так на нее похож? Смотреть на него для меня почти невыносимо.

Он потупил глаза и вошел задумчиво в дом. На лице его было тоскливое и беспокойное выражение, какого раньше я никогда не подмечал в нем; и он как будто спал с тела. Невестка, увидев его в окно, тотчас убежала на кухню, оставив меня одного.

– Рад видеть, что вы снова выходите, мистер Локвуд, – сказал он в ответ на мое приветствие. – Отчасти по эгоистичным соображениям: не думаю, что в этой пустыне я легко найду вам заместителя. Я не раз дивился, что загнало вас в наши края.

– Боюсь, сэр, лишь праздный каприз, – был мой ответ. – Или, может быть, праздный каприз гонит меня отсюда. На той неделе я отбываю в Лондон; и должен вас предуведомить, что я не собираюсь удерживать за собою Скворцы сверх годичного срока, на который мы с вами договаривались. Думаю, я больше здесь жить не буду.

– О, в самом деле! Вам наскучило наше добровольное изгнание, да? – сказал он. – Но если вы пришли выговорить, чтобы вас освободили от платы за дом, в котором не будете проживать, то вы напрасно прогулялись: взыскивая долги, я никому не делаю послаблений.

– Я ничего не пришел выговаривать! – вскричал я, порядком раздраженный. – Если угодно, я могу рассчитаться с вами хоть сейчас. – И я достал из кармана чековую книжку.

– Нет, нет, – ответил он хладнокровно, – вы оставляете достаточно добра, чтобы покрыть долг, если не вернетесь. Я вас не тороплю. Садитесь и отобедайте с нами; когда знаешь, что гость наверняка не зачастит, почему не оказать ему радушный прием? Кэтрин, соберите к столу; куда вы пропали?