Грозовой перевал

– Ребенок, сэр, отправится со мной в Скворцы. И вовсе он не ваш – меньше, чем кто-нибудь на свете!

– Так сказал Линтон? – спросил он.

– Конечно; он мне велел забрать мальчика, – ответила я.

– Хорошо, – сказал этот подлец. – Сейчас мы не будем спорить. Но мне пришла охота заняться воспитанием детей; сообщи своему господину, что если попробуют отнять у меня этого ребенка, я возьму вместо него своего сына. Гэртона я тоже не собираюсь уступить без боя; но уж того я вытребую непременно! Не забудь передать это твоему господину.

Этого намека было довольно, чтобы связать нам руки. Вернувшись домой, я передала суть этих слов Эдгару Линтону. Тот, и поначалу-то не слишком интересовавшийся племянником, больше не заговаривал о вмешательстве. Впрочем, я не думаю, чтоб вышел какой-нибудь толк, захоти он вмешаться.

Гость стал теперь хозяином Грозового Перевала: он твердо вступил во владение и доказал адвокату – который, в свою очередь, доказал это мистеру Линтону, – что, пристрастившись к игре, Эрншо нуждался в наличных деньгах и прозакладывал всю свою землю до последнего клочка; а заложил он ее не кому другому, как Хитклифу. Таким образом, Гэртон, который должен был стать первым джентльменом в округе, попал в полную зависимость от заклятого врага своего отца. Он живет в родном своем доме на положении слуги, с той лишь разницей, что не получает жалованья. Не имея друзей, не подозревая о том, как его обошли, он не в состоянии отстоять свои права.

Глава XVIII

Двенадцать лет, последовавшие за этой горестной порой, продолжала миссис Дин, были самыми счастливыми годами моей жизни: они мирно текли, и я не видела иных тревог, кроме тех, что связаны с пустячными болезнями нашей маленькой леди, которые ей приходилось переносить, как и всем детям – и бедным, и богатым. А в остальном, когда миновали первые шесть месяцев, она росла, как елочка, и научилась ходить и даже по-своему разговаривать, прежде чем зацвел вторично вереск над телом миссис Линтон. Прелестная девочка как будто внесла луч солнца в одинокий дом: лицом настоящая красавица – с прекрасными темными глазами Эрншо, но с линтовской белой кожей, тонкими чертами и льняными вьющимися волосами. Она была жизнерадостна без грубоватости и отличалась сердцем чересчур чувствительным и горячим в своих привязанностях. Эта способность к сильным чувствам напоминала в ней мать. Но все же она не походила на первую Кэтрин: она умела быть мягкой и кроткой, как голубка, и у нее был ласковый голос и задумчивый взгляд. Никогда ее гнев не был яростен, а любовь неистова – любовь ее бывала глубокой и нежной. Надо, однако, признаться, были у нее и недостатки, портившие этот милый нрав. Во-первых, наклонность к дерзости и затем упрямое своеволие, которое неизменно проявляется у всех избалованных детей, у добрых и у злых. Если ей случалось рассердиться на служанку, непременно следовало: «Я скажу папе!» И если отец укорит ее хотя бы взглядом, тут, казалось, сердцу впору разорваться! А уж сказать ей резкое слово – этого отец ни разу, кажется, себе не позволил. Ее обучение он взял всецело на себя и превращал уроки в забаву. К счастью, любознательность и живой ум делали Кэти способной ученицей: она все усваивала быстро и жадно, к чести для учителя.

До тринадцати лет она ни разу не вышла одна за ограду парка. Мистер Линтон изредка брал ее с собой на прогулку – на милю, не больше, но другим ее не доверял. «Гиммертон» было для ее ушей отвлеченным названием; церковь – единственным, кроме ее дома, зданием, порог которого она переступала. Грозовой Перевал и мистер Хитклиф для нее не существовали: она росла совершенной затворницей и казалась вполне довольной. Правда, иногда, оглядывая окрестности из окна своей детской, она, бывало, спросит:

– Эллен, мне еще долго нельзя будет подняться на эти горы, на самый верх? Я хочу знать, что там за ними – море?

– Нет, мисс Кэти, – отвечу я, – там опять горы, такие же, как эти.

– А какими кажутся эти золотые скалы, если стоишь под ними? – спросила она раз.

Крутой склон Пенистон-Крэга больше всего привлекал ее внимание; особенно когда светило на него и на ближние вершины вечернее солнце, а все окрест – по всему простору – лежало в тени. Я объяснила, что это голые каменные глыбы и только в щелях там земля, которой едва хватает, чтобы вскормить чахлое деревцо.

– А почему на них так долго свет, когда здесь давно уже вечер? – продолжала она.

– Потому что там гораздо выше, чем у нас, – отвечала я, – вам на них не залезть, они слишком высоки и круты. Зимою мороз всегда приходит туда раньше, чем к нам; и в середине лета я находила снег в той черной ложбинке на северо-восточном склоне!

– О, ты бывала на этих горах! – вскричала она в восторге. – Значит, и я смогу, когда буду взрослой.

А папа бывал, Эллен?

– Папа сказал бы вам, мисс, – поспешила я ответить, – что не стоит труда подниматься на них. Поля, где вы гуляете с ним, куда приятней; а парк Скворцов – самое прекрасное место на свете.