Грубиян

Из окна буквально вываливаюсь, хорошо хоть не носом вперёд, но приятного всё равно мало: правая нога становится под неудобным углом, и лодыжку простреливает болью насквозь. Морщась, отпрыгиваю подальше от окна, при этом почти валюсь на землю, потому что ноги вязнут в глубоких сугробах. Немного снега попадает за шиворот прямо на открытый участок кожи, заставляя меня морщиться ещё и от холода.

В оконном проёме появляется фигура родителя.

— А ну вернись, неблагодарная тварь! — слышу любимое ругательство отца.

На этот раз морщусь от стыда за то, что все соседи узнают о той грязи, которая творилась за дверьми нашей квартиры последние двадцать лет. Хотя, вряд ли был хоть кто-то в нашем дворе, кто не знал бы, за каким «развлечением» коротают вечера Воскресенские-старшие…

Слишком сильно наступаю на пострадавшую ногу и взвизгиваю от боли, хотя должна была к ней привыкнуть — за столько-то лет. Ан нет, каждый новый раз как в первый…

Сажусь прямо в сугроб, потому что сил держаться на ногах не осталось от слова совсем; из окна родитель вряд ли решится выпрыгнуть, наученный на моём горьком опыте, так что парочка секунд форы у меня всё равно есть. Голова самовольно опускается под тяжестью горьких воспоминаний и больно жалящих мыслей, и я делаю судорожный вздох.

Когда на мои плечи опускаются чьи-то руки, я в ужасе вскрикиваю, искренне надеясь на то, что среди соседей найдётся хоть кто-то, кто не допустит моей публичной казни. Поднимаю голову и вижу, что отец всё ещё стоит в окне с топором наперевес и хмуро смотрит куда-то за мою спину. Я откидываю голову назад, чтобы посмотреть в лицо человеку, который, возможно, только что спас мне жизнь и замираю посреди вдоха.

На меня смотрят тёмно-серые глаза Макса.

До жути злющие глаза.

— Какого чёрта здесь происходит? — спрашивает он, и его голос звенит от гнева.

При этом взгляд Соколовского устремлён отнюдь не на меня, слава Богу. Он вытаскивает меня из сугроба, вновь заставив поморщиться от боли, и зло щурит глаза, прожигая дыры в предмете, который всё ещё держал отец. Словно обжёгшись, тот выпускает топор из рук, и он с глухим стуком падает куда-то на пол; при этом родитель делает такой вид, словно этого жуткого инструмента и не было никогда в его руках.

У меня вот тоже вертелся на языке вопрос, правда, к моей ситуации он не имел никакого отношения.

Как Максим здесь оказался?

— Что ты тут делаешь? — сипло спрашиваю я, потому что продрогла до самых костей, пока легкомысленно сидела в сугробе.

— Хотел узнать, где ты живёшь, чтобы не давать тебе расслабиться, но, кажется, мне придётся стать в очередь…

Его глаза снова опасно заблестели, и я в очередной раз порадовалась, что не я являюсь объектом его гнева. А вот отец, к слову сказать, под его взглядом не стушевался ни капли: побагровел от злости настолько, что мне стало страшно за его сердце.

— Шёл бы ты отсюда, мальчик, — рявкает на Макса родитель. — Не лезь не в свои дела! Не видишь, дочь воспитываю!

Я дёрнулась, услышав подобную формулировку его вспышки агрессии: наверно, во всех семьях отцы, чуть что, сразу хватаются за топор, почём мне знать. А ещё очень не хотелось, чтобы Макс действительно решил, что ему здесь не место, и оставил меня наедине с озверевшим родителем.

Соколовский усаживает меня на лавочку возле подъезда и вытаскивает из кармана сигарету, и делает это с таким видом, как будто всё, что он только что увидел и услышал — абсолютно нормально. А я могу лишь смотреть на него и отмечать про себя, что курящий Макс — второе по счёту самое сексуальное зрелище после его родинок.

— На твоём месте я бы сейчас заткнулся. — Голос Соколовского был настолько леденяще-спокойным, что вдоль моего позвоночника поползли противные мурашки. — У меня столько сверхспособностей, что я могу прямо сейчас расхуярить твоё лицо, и мне ничего за это не будет.

От услышанного мой рот открылся и так и завис: Макс только что угрожал моему отцу? За меня? Но догадаться о том, что он имел в виду под «сверхспособностями», было нетрудно: связи в нужных местах и впрямь решают если не все, то очень многие проблемы.

На родителя его слова тоже производят неизгладимое впечатление, если судить по его побелевшему от страха лицу, и впервые в жизни мне захотелось заплакать от того, что меня защитили. Впрочем, я не видела причин не позволить себе такую маленькую радость, тем более что слёз и так накопилось немало за последние несколько месяцев. Солёная влага безмолвными ручьями текла по щекам, оставляя на коже мокрые дорожки, которые туже остужали ветер и январский мороз.

Макс выпустил очередную порцию дыма и перевёл свой взгляд на меня.

— Из-за таких, как он, не рыдают. — Слова звучат немного жёстко, но справедливо, однако я ничего не могу с собой поделать: в конце концов, это мой отец. — Таких надо посылать нахуй. Резко и без зазрения совести — всех нахуй под дробный грохот их завышенной самооценки и безграничного ощущения вседозволенности. И никогда не искать таким людям оправданий.