Грубиянские годы: биография. Том I

«Один тугоухий министр, – начал он, – слушал за княжеским столом…» – «Как его звали и где это было?» – спросил Заблоцкий. Этого Вальт не знал. Уже по одному тому, что нотариус не умел придать тем немногим историям, которые ему вспоминались, никакой почвы, дня рождения и свидетельства о рождении – поскольку выдумывать ни на чем не основанные байки ему никогда не нравилось: видно, каким бесцветным он был в качестве живописателя историй и в сколь большой мере, собственно, выступал в качестве легкомысленного историка-импровизатора. «Один тугоухий министр слушал за княжеским столом, как княгиня рассказывает смешной анекдот, и потом неописуемо смеялся над ним вместе со всем кружком слушателей, хотя на самом деле ни слова не понял. Потом он пообещал, что расскажет не менее смешную историю. И, ко всеобщему изумлению, пересказал только что рассказанный анекдот – как новый».

Генералу казалось, будто тут что-то не так; услышав, что история на этом заканчивается, он с запозданием воскликнул «Прелестно!», но громко рассмеялся лишь две минуты спустя: потому что ему понадобилось именно столько времени, чтобы тайно рассказать себе тот же анекдот еще раз, только с большими подробностями. Человек обычно не хочет, чтобы острая и яркая пуанта рассказываемой истории слишком быстро достигла смехового порога, то бишь диафрагмы. Неожиданная развязка анекдота веселит лишь в том случае, если прежде слушателя долго и нудно загоняли в него. Истории должны быть длинными, формулировки мнений – короткими. Вальт между тем вспомнил и начал излагать вторую анонимную историю: о некоем голландце, который очень хотел завести себе сельский домик, как все его соседи, ради великолепного вида на море, – да только денег у него не было. Однако этот человек так сильно любил красивые виды, что преодолел все трудности: он распорядился, чтобы на принадлежащем ему холме у берега моря построили короткую кирпичную стену и в ней сделали окно; теперь ему достаточно было подойти к окну, чтобы наслаждаться видом открытого моря – точно так же, как это делал, сидя в своем садовом домике, любой из его соседей.

Тут даже Вина сверкнула блистательной улыбкой из-под красной тафты, затенявшей ее лицо. Ободренный Вальт – с еще большим обаянием, чем прежде, – рассказал третий анекдот.

Один воскресный проповедник, чья гортань была лучше приспособлена для кафедральной прозы, нежели для алтарной поэзии, получил повышение и столкнулся с необходимостью пропеть перед алтарем «Слава Господу в высях!» Он взял сколько-то уроков пения; наконец, после двух певческих недель он льстиво сказал себе, что уж теперь этот стих – в его власти и в его глотке. Половина города собралась в церкви даже раньше обычного, чтобы услышать результат столь напряженных усилий. Проповедник очень мужественно вышел из сакристии (поскольку там еще раз тихо пропел всю песню перед учителем пения) и с полным самообладанием поднялся к алтарю. Все рассказчики этой истории сходятся в том, что он превосходно начал и вполне прилично влил свой голос в хор прихожан: но тут ему на погибель снаружи мимо церкви проскакал на коне дующий в рожок почтальон – и невольно вмешался вместе со своим рожком в церковное песнопение; рожок заставил проповедника свернуть с прежней певческой колеи на новую, и бедняга не удержался – прямо перед алтарем вдруг стал петь серьезную церковную песню на мотив проносящейся мимо забавнейшей пьески для горниста.

Генерал очень похвалил нотариуса и в радостном настроении вышел из комнаты; однако больше он не вернулся.

№ 48. Лучистый колчедан Ночь в Розенхофе