Грубиянские годы: биография. Том I

Я неохотно заканчиваю это письмо; но голоштанник Зрюстриц уже стоит в сапогах за спиной переписчика Хальтера и ждет, чтобы положить готовую копию в свою охотничью сумку; ибо в самом деле трудно сказать, что еще мог бы я поведать превосходным исполнителям завещания по поводу сей книги. Надеюсь, мне и всему миру не придется слишком долго ждать от вас ближайших 500 номеров! Мало-помалу, к началу четвертого тома, в биографии все заметнее проступает своеобразная интрига. Ибо теперь должны приблизиться и обрести форму самые драгоценные эпизоды; и я сгораю от нетерпения в предвкушении новых номеров. Повсюду расставлены капканы, летают дымовые снаряды, бродят охотники с трещотками, зияют клешни омаров – совсем недавний союз Вальта и Вины слишком странен и не сможет долго существовать без сильнейших бурь, которые будут бушевать на протяжении целых томов, от одной книжной ярмарки до другой, – ночной визит Якобины должен иметь запутанные последствия (или, по крайней мере, может к ним привести) – господин, облаченный в личину, должен быть разоблачен (хотя я, говоря по правде, уже догадался, кто он: ведь мне он отчетливо виден) – Вульт отягощен своим худодумом, он лживо причисляет себя к дворянам, кормится воздухом, слишком легко впадает в неистовство – эльзасец, составивший завещание, уже совершенно выздоровел и выглядывает из резонансного окошка – наследники в большинстве наверняка уже ведут подкопы, но я, признаюсь, пока ничего такого не вижу, – отец героя сидит дома, и носится по своим делам, и залезает в долги, которые тяжким бременем ложатся на его дом и двор, – Пасфогель, Харпрехт, Гланц, Кнолль еще непременно покажут себя, но пока что роют ходы под землей, – Боже правый, поистине, это одна из самых запутанных историй, какие я знаю! Вальту предстоит стать пастором, а я не понимаю, как, не лучше обстоит дело и с сотней других вещей: граф Клотар намерен жениться, он вернется и, клянусь небом, окажется в совсем новой для него ситуации, что, конечно, его несколько фраппирует, – Вальт хочет по-прежнему оставаться бесконечно добрым и услужливым, быть кротким Божьим агнцем, но ему грозит опасность из агнца превратиться в овцу, точнее, в кастрированного барана, под воздействием ножниц для стрижки овец и мясницких ножей, – короче, куда ни глянь, везде ловчие петли, языки пламени, враги, друзья, небо, ад!..…

– Но зато, глубокоуважаемые члены городского совета! – такой истории еще не имел в своем распоряжении ни один поэт; однако беда и несчастье (пока не поддающееся определению) для всей изящной литературы заключаются в том, что история эта правдива – что в мою голову она запала не раньше, чем выпала мне на долю, – что я, несчастливец, продвигаюсь вперед, будучи прикованным к клаузулам завещания и к номерам из кабинета натуральных диковин, как если бы держал под руку семенящую мелкими шажками женщину, – и потому не смею искусственно привить к такому стволу ничего из романтических даров и цветов (хотя сам тоже числюсь среди романистов) -

О критики! Критики, будь это моя история, с какой радостью я бы ее для вас выдумывал, и завинчивал, и запутывал, и взбалтывал, и закручивал! Если бы я, к примеру, вбросил в такую божественную завязку хотя бы узенькое поле битвы – парочку могил – шлегелевского révenant’а еврипидовского Иона[39] – пять полных лопат итальянской земли или земли классических древностей – легкое нарушение супружеской верности – монастырский сад вкупе с монахинями – цепи из какого-нибудь дома умалишенных, если не самих его обитателей, – нескольких живописцев и их полотна – и самого дьявола и все прочее:-то, исполнители завещания, думаю, результат был бы совсем иным, чем теперь, когда я вынужден просто, записывая, наблюдать, как оно все идет, приходя из Хаслау, – и не властен даже, в возможном случае, если повествование окажется необычайно скучным, предпринять что-либо иное для мира и для господина Котта, кроме как почувствовать истинное сострадание к ним обоим, испытать очень сильные угрызения совести, в остальном же остаться стесненным в своих действиях и привязанным к позорному столбу.