Виолончелист, итальянец, поначалу хотел смычком, словно спичкой, «поджечь» локоть свистуна на блокфлейте или, может, сыграть на нем, как на басовой струне, пиццикато – чтобы добиться гармонии мнений: короче, когда я взглянул в ту сторону, свистун уже отобрал смычок и, обратив его против самого обидчика – собственный инструмент он хотел сохранить в целости, – использовал то как пробоотборник для дегустации вина, то как пробирную иглу. Но виолончелист быстро развернул инструмент и, держа за шейку, бросился с ним, как с тараном, на свистуна – вероятно, чтобы сбить его с ног; тот действительно упал, но, уже распростертый на земле, решился всерьез защищать честь нации и врезал противнику по лицу и по морде блокфлейтой, видимо, чтобы клювовидным мундштуком притянуть его к себе, на землю.
Первый скрипач и второй скрипач сперва фехтовали парижскими смычками, но вскоре схватили скрипки за колки, держа их теперь в правой руке как булавы или кувалды, чтобы добиться победы либо для немецкой, либо для итальянской партии; резонирование скрипичных корпусов должно было, по идее, озвучить резонерство голов, но, скорее всего, тут все-таки преобладала игра, словесная и звуковая.
Ты знаешь: господин Хюзген из Франкфурта-на-Майне гордится тем, что владеет драгоценным пучком волос Альбрехта Дюрера[17]
; так и здесь один музыкант-любитель горделиво вздымал обеими руками пару похожих великолепных реликвий: в одной руке он держал парик, который сорвал с певца, в другой – пучок натуральных волос, обнаруженных под париком.Вокруг распростертого на земле свистуна с клювовидным мундштуком сгущалось мельтешение рук; виолончелист пытался издали придавить его своим инструментом, но из-за этого слишком приблизился к тяжелой блок-флейте, которую немец намеревался использовать как привой, как подъемный мост или как памятную примочку, чтобы вступить в непосредственный контакт с итальянцем.
На возвышающегося победителя напал сзади, со зловещим басовым инструментом, немецкий тромбонист – на позор всем немцам; однако его, в свою очередь, атаковал со спины итальянский бассетгорнист – на позор итальянцам; после чего атакованный немец повернулся к итальянцу, так что вскоре оба, если я все толком разглядел, обрели счастливую возможность: тот душевный надрыв, который они прежде выражали игрой на духовых инструментах, теперь – ради исцеления разрыва между двумя народами – использовать для нанесения друг другу, с помощью тех же инструментов, рваных ран.
Некий трусливый городской свистун сунул руку в карман и вытащил средние части поперечной флейты, коими и запустил издали, как боевыми снарядами, в умные головы, в ответ на что придворный балетмейстер врезал ему по уху тем самым змеевидным серпентом, в который обычно дул.
Ох, мой брат-близнец! Как же горячо я желал удачи всем этим мошенникам, пытавшимся нанести друг другу убийственно-смертельные удары! – Только виртуоз, охраняемый кольцом-невидимкой Гигеса, то бишь мнимой слепотой, может узреть, как над ним смеются (одновременно выжимая из него все соки) музыканты оркестра, начиная от капельдинера и кончая капельмейстером; и как они, после того как он с трудом добился выигрыша, принудив их хорошо играть, со своей стороны принуждают его, чтобы он приносил материальный выигрыш им. Пока длился этот воинственный танец, я опасался лишь одного: как бы они не увидели, что я над ними смеюсь, и не поняли, что я прекрасно всё вижу; а посему в качестве маскировочной личины я использовал собственный подбородок, непрерывно его почесывая.
«Я почти готов поверить…» – произнес подле меня слепой придворный литаврщик. «Вы правы, правы, сударь! – откликнулся я. – Насколько позволяют судить мои знания и мой слух, заварушка тут получилась нешуточная – хоть садись и пиши