Группа. Как один психотерапевт и пять незнакомых людей спасли мне жизнь

Как, вот как я могла называть себя «выздоравливающей» от расстройства пищевого поведения, если я каждый вечер совершала подобное? Как можно любить человека, который жрет, как я? И делает это годами. Как такое вообще можно прекратить?

Доктор Розен спросил, нужна ли помощь. Я медленно кивнула, боясь, что он посоветует есть бургеры из бизоньего мяса и пиццу с артишоками или оприходовать ведерко мороженого каждый вечер, как делает нормальный одинокий человек. Или, того хуже, потребует, чтобы я перестала есть яблоки.

– Звоните Рори каждый вечер и рассказывайте, что ели.

Та встретила мой взгляд с такой доброй улыбкой, что пришлось отвернуться, иначе я бы заплакала – как в ответ на мазл тов доктора Розена за мой рейтинг на курсе. Неприкрытая доброта грела солнечное сплетение, как тепловая лампа, и подступали рыдания.

Разоблачение моего ритуала – наконец-то – во всех подробностях было подобно снятию слоя кожи. Определяющей чертой моего питания была секретность. В детском саду я таскала печенье из корзинки с перекусом. В День благодарения на второй год учебы в старших классах я тайком слопала верхний ярус пирога с пеканом. Я воровала еду у всех соседок по общежитию. Даже выздоравливая, я отказалась от искусственной рвоты, но сохранила секретность. И свой вариант обжорства.

– Я не пытаюсь не дать вам есть яблоки, – пояснил доктор Розен. – Ешьте, сколько хотите. Яблоки вас не убивают – вас убивает секретность. И главное, – тут он наклонился ко мне и понизил голос, – если сможете посвятить эту группу в свои отношения с едой, станете ближе к близким отношениям. И начнете с Рори.

Я посмотрела на нее и представила, как рассказываю о каждом кусочке, положенном в рот. Все тело окаменело – в основном от страха, но в этом была и надежда. Шанс дать другому человеку познать меня внутри хаоса моего питания – то, чего я никогда не позволяла прежде.

Меня не слишком удивляло, что проблемы с едой и проблемы с отношениями росли из одного корня – неких моих сломанных составляющих. Удивило то, что это понимал доктор Розен. Пола Ди ничего не видела, а ведь в то время я активно применяла искусственную рвоту.

– Звонки Рори исцелят меня от приступов яблочного обжорства?

– Вам не нужно исцеление. Вам нужен свидетель.

Но я хотела исцеления. Яблоки стоили дорого.

* * *

На втором курсе колледжа я запала на душевного колумбийца с ямочками на щеках, глубокими, как колодцы. Он звонил пьяный после закрытия баров, и мы целовались за корпусом братства Каппа-Каппа-Гамма. Он был тем парнем, который показал мне все грани поцелуев. До него я никак не могла врубиться, что такого в прикосновении моих губ к чужим, но, когда его нежный язык встретился с моим, поняла в один миг. Качественный поцелуй способен достичь каждого органа, каждой клетки. Он может перехватить дыхание и превратить рот в кафедральный собор. Эти поцелуи пробудили меня.

А потом они же и убили. Тот колумбиец был «двойным хуком»: алкоголиком с постоянной девушкой. В тот единственный раз, когда я осталась ночевать в его квартире, он был настолько пьян, что написал в шкаф в полной уверенности, будто это туалет. Где была я, пока он облегчался в нескольких метрах от кровати в два часа ночи? В его кухне запихивала в рот остатки именинного торта. Пару часов спустя, выходя в утреннее «позорное шествие» из его квартиры, я старалась не обращать внимания на амфитеатр коричневых крошек и размазанное пятно глазури на линолеуме.

Я была для него секретным гарниром, пока настоящая подруга, тоненькая, как ива, «хи-омега» (член студенческого «сестринства» с тем же названием) с прямыми светлыми волосами, навещала родителей в Сан-Антонио.

В тот уикенд, когда братство моего любимого колумбийца устраивало весенний праздник в Галвестоне, штат Техас, я пробегала мимо его дома. Как сталкерша, тайком смотрела, как они с «хи-омегой» загружают в «форд-бронко» ящики с пивом. Он похлопал ее по заднице; она откинула с лица волосы.

Безутешная, я сбежала в общежитие и сожрала в крохотной комнатке все калории, какие только нашлись: шоколадных мишек, брецели, попкорн, поп-тартс и остатки хэллоуинских конфет, которые соседка хранила в своем шкафу. Потом пошла по коридорам, роясь в поисках еды в общих мусорных корзинах. Вытащила выброшенную кем-то пиццу с пепперони и на тридцать секунд сунула ее в микроволновку. Дожидаясь, пока расплавится сыр, слопала порцию зачерствелого овсяного печенья с изюмом, которое так и лежало в почтовой коробке, присланной чьей-то заботливой мамой из Бомонта.

Я объедалась и вызывала рвоту с седьмого класса; для этого мне не нужно было даже совать палец в рот. Лишь нагнуться над унитазом. Закончив очищение, я пустила воду в ду́ше, чтобы успеть вымыться, до того как соседка вернется с занятий. Казалось, желудок лопнул снизу доверху. Пар клубами висел в крохотной ванной, я обнимала стену, выжидая, не вырвет ли меня еще раз. Перед глазами роились черные мушки. Я опустилась на пол: половина тела под душем, половина снаружи.