Грушевая поляна

– Цицо-мас, прости, не дала тебе доесть, – начинает Лела, чувствуя, что янтарное вино ударило в голову. – Скажи-ка мне, это фото, на котором снят Ираклий… А ты сказала, снимем только отказников… Короче, я хотела спросить, что там с матерью Ираклия.

– Это ты могла и завтра спросить! – возмущается Цицо. – Что тебя интересует? Есть у Ираклия мать или нет?

– Я знаю, что есть, Цицо-мас, как раз на днях ее обругала, она в Грецию умотала, сволочь такая.

– Да, в Грецию, – спокойно произносит Цицо. – Здесь ей совсем не на что жить было, вот и уехала. Теперь вряд ли вернется, по крайней мере в ближайшее время. Ираклий подрастет, станет совершеннолетним и сам решит, как ему быть… – Цицо перекрикивает музыку. – Ну, я пошла, а ты больше не пей. – С этими словами она отходит от Лелы, но потом вдруг останавливается и добавляет: – Ты только не говори, что я тебе сказала. Ираклию не говори. И детям не рассказывай. Ты же знаешь, как я тебе доверяю?

– Да, знаю, Цицо-мас, – отвечает Лела.

Кульминацией свадьбы становится выходка одного из двоюродных братьев Годердзи, милиционера в гражданском, который, раззадоренный музыкой, вскакивает сначала на стул, потом на стол, выхватывает из кобуры пистолет и палит в потолок.

Музыку делают громче, чтобы заглушить выстрелы, а интернатские ребятишки бросаются на пол в поисках гильз.

С помощью Лелы Дали потихоньку выводит детей из столовой; у каждого в руке пирожное «Идеал». Там, где только что стоял детский стол, уже пусто: соседки вместе с физруком Авто проворно расчистили место для танцев.

Глава пятая

Вано не любит пропускать уроки. Если даже все заболеют и в интернате останется лишь один здоровый ребенок, он отправит этого ребенка в класс и проведет для него занятие. Весь урок Вано расхаживает туда-сюда перед доской, заложив руки за спину, причем в руке держит прут, используемый как хлыст. Сейчас он рассказывает про Давида Строителя, царицу Тамар, Тамерлана и Цотнэ Дадиани[12]. На детей наибольшее впечатление производит история Цотнэ Дадиани, потому что в ней есть мед, солнце, обнаженные тела и самопожертвование.

Когда Вано говорит, то смотрит в пол или куда-то в пространство, но не на сидящих за партами. Требования к дисциплине на уроке в интернате не такие строгие, как в обычной школе. Детям тяжело сосредоточиться, сколько ни запрещай, все равно кто-то будет болтать или ссориться. Если в классе так шумно, что не слышно бормотания Вано, он пускает в ход свой прут-хлыст. Раньше, во времена Марселя и Иры, Вано чаще пользовался хлыстом. Теперь уж редко бывает, чтобы он кого-нибудь отхлестал. Наверное, состарился, и его уже не тянет замахиваться на других ни кулаком, ни хлыстом.

Вано расхаживает по классу и говорит, несмотря на то что никто не слушает: ему все равно. Открывается дверь и заходит Лела.

– Леван, твоя мама пришла, – сообщает она.

Леван, который вечно скалит здоровые, но неровные зубы (кажется, будто передние налезают друг на друга), встает со своего места растерянный и нарочито степенной походкой выходит из класса. Еще не хватало, чтобы он бежал навстречу маме как маленький, это его недостойно. Вано ничего не произносит. Да и не нужно. И разрешения покинуть класс у него никто не спрашивает. Лела уже собирается выйти, но Вано неожиданно останавливает ее:

– Отнеси это Гульнаре.

Вано идет к своему письменному столу. Лела за ним. Ребята только того и ждут: Ираклий, Васка, Коля и остальные вскакивают, бегут к окну. Им хочется посмотреть на маму Левана. Одни выбегают из класса якобы в туалет, другие прямо идут за Леваном, чтобы своими глазами увидеть его встречу с мамой.

Вано выдвигает ящик. Лела смотрит на руку Вано. На его длинную сухощавую руку, поросшую черными с проседью волосами. На длинные пальцы, которыми Вано берется за ручку и выдвигает ящик. Перед ее глазами мелькает картина: Лела видит себя несколько лет назад в кабинете истории, платье и джемпер задраны, трусы приспущены, и Вано своими сухими пальцами касается ее безволосого срамного места, а потом просовывает пальцы все глубже и глубже в отверстие, грубо, поспешно, словно стремится что-то вытянуть из Лелиных внутренностей, а это что-то выскальзывает из его рук. Лела ощущает одновременно боль и жжение. Лицо у нее кривится, хотя она не плачет. Потом Вано расстегивает ширинку и достает член.

– Возьми его в руки, не бойся.

Член Вано, покачиваясь, выпрямляется вверх, напоминая Леле животное с содранной кожей. Вано тянет ее к себе:

– Потом я тебя в город отведу, куплю мороженое… Ты же хорошая девочка, увидишь, как тебе понравится…

Лела берет член Вано, который в ее руке кажется длинным, как швабра. Потом она почти ничего не помнит – только как стояла лицом к стене, а за ней стоял Вано. Еще помнит боль во всем теле и как от боли першит в горле. Лела кричит, Вано зажимает ей рот потной ладонью. Вано раздражают Лелины слезы, он сердится, а Лела старается не плакать и слушаться Вано. Вано велит Леле никому ничего не говорить и снова пихает свою швабру в ее маленькие руки.