Грустный день смеха

Наконец я запыхался и остановился на залитой луной лужайке. Она остановилась тоже. Я слышал ее дыхание и видел смутно платье. Края лужайки были обгрызаны черными тенями, как у льдины, что плывет лунной ночью в черной воде.

Я достал будильник. Зеленые стрелки показывали четверть второго.

— Ну и дура ты! Скоро уже рассветать будет. Как хочешь, я пошел!

Я повернулся назад и увидел в кустах свет фонарика. Это было странно. Я глянул туда, где стояла она, — там тоже зажегся фонарик. И сбоку… И вдруг я понял: я гнался за волком. И вокруг — волки.

Мои руки машинально сжали будильник — единственное оружие.

— Рекс! — крикнул я хрипло. — Рекс…

Вдруг что-то метнулось у меня из-за спины. Послышалось рычание и хруст. Это было последнее, что я услышал. Ноги со страшной скоростью уже несли меня через кусты.

Конец ночи я провел на каком-то сеновале. Я не мог заснуть, мне все время казалось, что рядом кто-то ходит, осторожно хрустя ветками и посвечивая зеленым фонариком.

Едва встало солнце, я пошел на речку. Не успела высохнуть на траве роса, как стала собираться «кодла». Первым пришел Комендант. Он отстегнул протез, швырнул его вместе с палкой на землю, разделся, небрежно кивнул мне и занял свое обычное место на охапке сена. Он ни о чем не спросил меня. Он просто лежал с закрытыми глазами, словно здесь никого не было. Сено было мокрым, но тело Коменданта даже не покрылось мурашками.

Затем примчался Шептун. Этот, наоборот, заахал, увидев меня так рано. Он с ходу начал гадать: не выгнали ли меня из дома, не провел ли я всю ночь с Лоркой Лебедевой? Затем он вывалил мне кучу всяких новостей и стал разводить костер — печь картошку.

Я подошел к Коменданту.

— Комендант, — сказал я, — ночью у меня была встреча с волками… В лесу… Я схожу с ребятами, похороню овчарку.

Я думал, что он вскочит, начнет задавать вопросы. Но Комендант только открыл глаза.

— Ладно…

— Ты знаешь, если бы не она…

— Хорошая собака лучше иного человека.

Я подумал, нет ли здесь чего обидного, но вроде бы ничего не было.

Похоронить овчарку вызвались Шептун и еще несколько пацанов.

Шептун без конца сыпал вопросами. Особенно его волновал вопрос, зачем я ночью забрался в лес.

— Неужели с Лоркой? — крутил он своей рыжей тыквой. — А? Она же трусиха страшная! Я однажды червяка ей за шиворот бросил — визжала на всю школу. Ну, скажи: с Лоркой? Значит, ты ей здорово понравился. Как ты считаешь? Ну, и что вы делали?

— С волками дрались.

— Ага! Вот ты и попался. Значит, она была?

— А тебе-то какое дело?

— Да так просто. Интересно. Корчит из себя недотрогу, а сама по лесам шатается с первым встречным.

— А ну-ка, повтори!

Шептун спохватился:

— Я хотел сказать, что мы еще мало знакомы. Но ты сразу умеешь втере… произвести впечатление. Тебя даже Комендант сразу в «кодлу» принял. Другие, знаешь, сколько ходят, ходят, просят, просят. Я сам… Комендант строгий, но справедливый. Зазря не обидит. Сильней его нет в поселке. А знаешь, какая у него воля? Он ногу себе нарочно отрубил!

Я так и остолбенел.

— А ты не знаешь? — обрадовался Шептун. — Это давно было. У него отца на войне убили, а мать замуж собралась выходить. А он сказал: «Надо ждать отца, может, еще объявится». Мать — ни в какую. Тогда говорит: «Выйдешь — отрублю себе пальцы на ноге». Ну, и отрубил… Пока нашли его в сарае, заражение началось. Так ногу и отхватили. Он дома почти не живет. Целыми днями на речке, потому и Комендантом его прозвали. Он и зимой загорает. Выберет место против солнца, разденется и лежит. Одна старушка с хворостом наткнулась — чуть концы не отдала.

Лес весело шумел под ветром и солнцем. Все кругом было светло, празднично, и я даже намека не находил на ночные ужасы. Мы долго плутали по тропинкам и полянам. В конце концов даже я начал сомневаться, было ли все это. Пацаны принялись подсмеиваться, как вдруг мы наткнулись на волка. Над ним уже вились зеленые мухи. Зрелище было настолько страшным, что мы не решились приблизиться, а смотрели издали. Рекса нигде не было. Мы очень долго искали его, но так и не нашли.

Я увидел его сам, когда шел домой. Рекс полз по дороге, оставляя за собой в пыли кровавый след. Он полз очень медленно. Отдохнет, а потом опять ползет.

Я снял брюки и устроил на них носилки. Я положил на них Рекса и потащил его по пыли, как по глубокому снегу. Так тащил я его очень долго, до самого обеда, и когда уже показалась деревня, я увидел Вада.

— Что случилось? — бросился он ко мне.

Мы сели на пыльную траву, и я рассказал ему о событиях этой ночи. В рассказе они выглядели еще более страшно. И только здесь я по-настоящему испугался. Брат покачал головой. Это было явное неодобрение. Еще ни разу брат не сомневался во мне.

Презрение

Я очень боялся, что посмотреть на нас сбегутся люди, но улица была пуста — все работали в поле. Только возле одного из домов стоял очень толстый человек и смотрел на нас из-под руки.

— Он туберкулезный и ест собак, — сказал Вад. Видно, в мое отсутствие брат не терял времени даром.

Толстяк вышел на дорогу.

— Подожди, ребята, — сказал он. — Это чья собака?

— Наша, — ответил Вад довольно грубо.