Груз

В отличие от легиона симпатичных неучей, легко берущихся за эти темы, он прекрасно знал предмет. Ему не надо было объяснять разницу между избой и хатой. Горячо любя Малороссию (он редко говорил «Украина»), Петр изучал ее не только книжно, он много путешествовал по ней, спускался вниз по Днепру, бывал в Киеве (многократно, разумеется), Кременчуге, Полтаве, Золотоноше, Почаеве, Каменце– Подольском, Луцке, Берестечке, Тернополе, Львове, Закарпатье; в поисках следов исчезнувшей чудотворной Козельщанской иконы Божией Матери изъездил Полтавскую и Черкасскую области. Не понаслышке он знал и Белоруссию – Жировицкий монастырь, Раков, Воложин, Ислочь, Гродно… Его «Кременец-на-Славе» – видоизмененный Полоцк.

Ему вообще было не свойственно оставаться в рамках академического изучения вопроса. Работа над книгой о Державине влекла его в Оренбург, Новгород и Званку, занятия Батюшковым приводили в Череповец, Устюжну и (в который раз) в Вологду. Я затрудняюсь назвать другого писателя, который бы столько путешествовал «по делу», сколько Петр Паламарчук. Он побывал, кажется, в каждом действующем российском монастыре. В 1988-м они вдвоем с Леонидом Бежиным к столетию поездки Чехова на Сахалин пересекли почти что чеховскими путями всю страну, и, где надо было плыть по Амуру, оставляли железную дорогу и плыли по Амуру. Особенно завидны мне «описательные походы» Петра и его жены Гали по подмосковным храмам и обителям. Описи делались для будущей книги «Золотой оклад».

Он успел сказать очень много, но сам он так не считал, ему хотелось сказать много больше. В нем жил просветитель. Не зря типичный герой его повестей и романов – исследователь, экскурсовод или летописец. Этот достаточно старый литературный прием позволял ему вводить в повествование множество сведений по самым разнообразным предметам. Ему было невыносимо, что кому-то неизвестны те превосходные вещи, которые так сладостно знать ему самому.

Я всегда думал, что лишь литературная плодовитость заставляла его иногда печататься в маргинальных лжепатриотических (настаиваю на этом слове) изданиях, хотя его любили и привечали в «Юности», «Гранях», «Родине», «Москве», «Независимой газете», «Русской мысли», на радио «Свобода». Однажды я прямо спросил его об этом, ожидая любого ответа, но не того, какой услышал. «Чтобы на лодке выгрести точно против того места, где стоишь, – сказал он, по-моему, кого-то цитируя, – надо забирать сильно вверх по реке, а то снесет так, что не рад будешь. Течение очень сильное, я это чувствую».

Паламарчука не спутаешь ни с кем, его руку, его неподражаемый стиль – пусть его учителя и очевидны – узнаешь с первой фразы. Его писательская смелость восхищает. Достаточно вспомнить предпринятый им опыт нового летописания. Его «Новый московский летописец, или Хроники смутного времени от преддверия коммунизма до тысячелетия Крещения Руси (1979–1988)» – это, по сути, попытка возрождения великой традиции, прервавшейся триста (а всего-то!) лет назад. Летопись Паламарчука была начата накануне даты, назначенной когда-то Хрущевым, который обещал «показать в 1980-м по телевизору последнего попа, чтобы все увидели: вэсэсэсэре коммунизм, и слеригией покончено». Заканчиваются же «Хроники смутного времени» празднованием тысячелетия Крещения Руси как государственного праздника и «забиванием осинового кола в могилу упыря коммунизма». Нужны ли более убедительные доказательства того, что мы живем в эпоху чудес? Перечитывать эту книгу страшно интересно – многое, оказывается, забылось, и зря. А какие описания! Например, «Леонид Ильин сын Брежнев, ростом низок, телом дебел, лицо имеет продолговатое и обрюзглое, видом схожее с птицей индюк».

Настоящий писатель всегда много читает сам. У человека, которому сочинительство не оставляет времени на чтение, быстро развивается искривление литературного позвоночника и выпадение литературной кишки. Петр читал всегда, читал на удивление много (он говорил, что его дневная норма не менее ста «внимательных» страниц), читал до последних дней жизни, ас 16 до 26 лет вел подробный дневник о прочитанном. В июле – августе 1997 года в Каннах он произвел, с позволения владыки Варнавы, полный осмотр тамошней 20-тысячной русской церковной библиотеки, которой пользовался когда-то, среди прочих, Бунин, и выявил в ней изрядно редкостей, многое прочел. Ну кто, скажите, способен сегодня одолеть, скажем, сочинения драматурга прошлого века Виктора Крылова? А вот для Петра не было неинтересных тем и имен. По приезде он позвонил мне (и вот опять я слышу его характерный голос): «Хочу вас порадовать: главного героя в пьесе Крылова „Контрабандисты“ зовут – ни за что не догадаетесь – Александр Горянин».